эфир от 20 июля ____________ сайт видео
эфир от 27 июля ____________ сайт видео
эфир от 03 августа _________ сайт видео
эфир от 10 августа _________ сайт видео
эфир от 17 августа _________ сайт видео
эфир от 24 августа _________ сайт видео
Часть 1. О борьбе с духом печали
Передача от 20 июля
Печаль. Её источник и пагубные последствия
Дальше Иоанн Кассиан коротко говорит еще об одном искушении, которое может постигнуть человека, – о борьбе с духом печали. Девяносто девятый абзац:
В пятой брани предлежит нам отбивать остны (копья, острия) всепожирающей печали, – которая, если как-нибудь получит возможность обладать нашим сердцем, то пресекает видение Божественного созерцания, и душу всю низвергши с высот святого благонастроения, расслабляет вконец и подавляет: ни молитв не дает ей совершать с обычною сердечною живостью, ни чтению Священных книг, – сему духовному орудию и врачевству, – не допускает прилежать, ни мирною и тихою с братиями быть не оставляет, – ко всем также обязательным делам послушания делает нетерпеливою и ропотливою, и отняв всякое здравое рассуждение и возмутив сердце, делает ее как бы обезумевшею и опьянелою, и сокрушает и подавляет пагубным отчаянием.
Очень, на мой взгляд, точная, яркая, конкретная характеристика печали. Печаль помрачает сердце, помрачает ум и отсекает от человека боговидение, то есть человек начинает воспринимать мир вне Промысла Божьего, вне представления, понимания, видения Божественной силы, Божественной мудрости и Божественной любви. Он начинает воспринимать мир так, как будто Бога нет, как будто Бог ничего не может, как будто Бог мир не любит и никакого участия в его личной жизни и жизни людей не принимает.
Когда человек начинает так видеть мир, естественно появляется чувство тоски, чувство печали, которое парализует волю, потому что человек понимает, что он бессилен в этом мире против сил зла, против ненависти человека, против коварства врага, против самого мира с его искушениями и соблазнами. Человек понимает, что он пешка, щепка, соринка в этом мире, и ничего сделать с этим не может, все его усилия по устремлению к добру, усилия к тому, чтобы добиться бесстрастия, победы над страстями или над какими-то искушениями, – бессмысленны, бесполезны. Такой человек думает: «Все мои усилия напрасны, я ничего никогда не смогу достичь, добиться – грех сильнее, мир сильнее, зло сильнее. До Бога не докричаться. Кругом торжествует зло».
Естественно, в таком состоянии человек ничего не хочет делать, его воля полностью парализуется. А начинается-то все с того, что человека убедили, ему показали: «Смотри, зло сильнее, грех сильнее. Видишь, Бога нет». Вот это созерцание мира вне представления о Божественной премудрости, Промысле и любви и является источником печали. Неверующие люди показали ему свое видение мира, в котором нет Бога, и этим видением заразили. Или сами по себе произошли события, которые он, не устояв в вере, воспринимает сквозь призму неверия, то есть воспринимает как неверующий человек.
Источник печали – это всегда картина мира, в которой нет Бога; картина мира, которая показывает мир глазами неверующего человека. То есть мы встаем на позицию неверующего человека, отрекаемся от своей веры. А раз нет веры в Божественное присутствие, в Божественный Промысл, то теплота молитвы уходит, молитва нас не согревает. Мы не верим, что Бог слышит наши молитвы, не верим, что Бог отзывается на наши молитвы, не верим, что Бог как-то участвует в нашей жизни, и потому молиться не можем. Мы по привычке, как бы с насилием, усилием читаем молитвы, но все существо наше противится, протестует против этого, сердце кричит: «Не хочу». Разум кричит: «Бесполезно». Но мы, имея привычку, читаем эти молитвы, тем самым как бы показываем: «Мы в отчаянном положении, но все-таки, Господи, читаем эти молитвы, взываем к Тебе!» А Он не действует. И это обрубает всякое желание молиться дальше.
Но Он не действует только потому, что мы не верим. Ведь только вера придает силу молитве, только вера позволяет человеку действовать, только вера действительно вдохновляет и актуализирует молитву, только благодаря вере мы встречаемся в молитве с Богом. Если молитва творится и осуществляется верой – она созидает нас во Христе. А без веры ничего нет. По вере вашей да будет вам (Мф. 9, 29).
Мы в глубине души убеждены в магической силе молитвы и читаем-то ее, собственно, чаще всего именно как заговор, как некое магическое заклинание, которое с неизбежностью должно даровать нам участие Божественных сил в нашей жизни. А ничего не происходит. Только вера, движимая любовью к Богу, может оживотворить наше сердце. А мы так не делаем.
В результате мы теряем помощь молитвы, молитва ничего нам не дает, сердце наше пустеет, мы впадаем в отчаяние, начинаем роптать: «Зачем все это было? Зачем я страдал? Зачем все эти скорби? Лучше умереть, лучше вообще не видеть все это безобразие. Зачем я дожил до этого времени? Наверное, это выдумали, и Бог не помогает. Да где этот Бог вообще? Да кому Он вообще помогал? Все эти книги про святых кто-то навыдумывал». У нас происходит этот ропот, душа обезбоживается, потому что мы не верим и мыслям неверия позволяем собой овладеть. Душа опустошается без Бога, и, естественно, из нее уходит мир и любовь во Святом Духе.
И тогда вся наша жизнь начинает нас раздражать: люди, с которыми мы живем и которых раньше воспринимали нормально, начинают нас раздражать; жена, дети, священник, друзья, коллеги начинают просто отталкивать; мы не хотим все это воспринимать. Вся жизнь становится раздражительной, делать ничего мы не хотим, и вся наша жизнь рушится.
Именно поэтому так важно быть бдительным и не допускать духа печали до своего ума. Нужно понять, что дело не в самой печали. Ведь в печаль нас ввергает любая информация, любая картина, которая показывает мир без Бога. В печаль нас ввергает некий факт как бы отсутствия Бога, факт беспомощности Бога, факт непродуманности этого мира или факт того, что Бог нас не любит. И мы верим этому факту. А как раз этому факту мы должны были противостоять верой. То есть мы печалимся потому, что не устояли в вере, потому, что приняли постулат неверия. Поэтому разрушается вся наша жизнь.
Мы должны стоять на страже. Мы думаем, что за нашу веру не надо бороться, будто она нечто врожденное. Но нас легко с помощью фактов убедить, что никакого Бога нет, и мы ввергаемся в печаль, и вся жизнь наша разрушается. За веру надо бороться, в вере надо стоять, веру надо беречь и хранить. Именно поэтому так важно не подвергать свой ум, свое сердце, свою душу вот такому насильственному вторжению неверующей информации, картин мира вне Бога, картин мира обезбоженного. Нам рисуют шарж, картину мира, в котором Бога как бы нет, и мы верим. Надо избегать таких картин, избегать тех информационных потоков, роликов в Интернете, новостей, статей, которые предлагают нам взглянуть на мир, не управляемый Богом.
После печали следует страх. А со страхом мы не можем жить, страх подвигает нас на борьбу, на бунт, на то, чтобы взорвать этот мир и решить судьбу этого мира самим, без Бога. Именно эта картина однажды захватила наш народ и повела его на баррикады революции, гражданской войны и той последующей смуты, которая едва-едва закончилась только в середине сороковых. Потому что люди привыкли доверять информации, а не бороться за чистоту своего умного ока, отвергая все, что разрушает нашу веру.
Передача от 27 июля
Обстоятельства лишь обнажают гнездящиеся в нас страсти
Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана. Сегодня начнем разговор про уныние. Прежде чем сказать об унынии, еще несколько слов о борьбе с духом печали, которому единым текстом посвящены сто первый и сто второй абзац наставлений. Сто первый мы читать не будем, но, по сути, это единый текст со сто вторым:
Этим наияснейше доказывается, что не всегда по вине других возбуждаются в нас острия прискорбности, но паче по собственной нашей, потому что мы сами в себе носим причины всех прискорбностей, именно в семенах страстей, которые, как только оросит душу нашу дождь искушений, тотчас прорываются в ростках и плодах своих. Никто никогда не понуждается ко греху, хотя бы дурной пример других возбуждал его к этому, если он не имеет сокрытой в сердце своем материи того греха. Никак нельзя верить, чтобы, например, кто, когда только внезапно воспринял страсть срамного похотения, не зная ее прежде, когда взглянув на красивую женщину, поражен был ее красотой. Но надо паче полагать, что если он при этом вожделел ее, то это потому, что воззрение на нее вывело наружу скрывающуюся внутри болезнь. Почему нам надо на то преимущественно обратить свое попечение, чтобы свои очистив страсти, и свои исправить чувства и расположения.
Категорическая мысль потрясающе точна, конкретна (хоть и не совсем о печали), что если мы склоняемся на какой-то грех, то только потому, что этот грех мы и хотели. То есть (здесь он приводит случай с красивой женщиной): если, например, я, будучи приглашен в гости, не смог вынести красоты накрытых там яств и переел, то виноват не стол, не хозяева. Стол и хозяева всего лишь, по воле Божьей, выявили скрытую во мне страсть. Как мы уже говорили в прошлый раз, когда уединенник не видит эти страсти. Стол выявил эти страсти.
Можно было и не искуситься. Можно было сидеть со смурным лицом и кушать тихонечко корочку хлеба, но при этом осуждать всех чревоугодников: «Кто придумал все эти столы, блюда? Какой маразм, какой разврат… Ведь всегда можно покушать, тихонечко черный хлеб, помакав его в теплую воду, – этого вполне достаточно. Что они тут устроили?! Еще христиане называются! И в этом они проводят всю свою жизнь! Господи, какое счастье, что я живу в уединении, что я не такой, как эти маразматические объедальщики!»
Можно так сидеть, но суть не меняется: в тебе страсть объедения есть. Ты научился ее скрывать, но ты такой же, потому что осудил тех, кто объедается. Ты научился ради тщеславия, которое значительно сильнее в тебе, чем страсть чревоугодия. Но она в тебе есть, и ты ее увидел. Просто она стыдится себя показать, потому что ты очень любишь производить впечатление на других и на себя. Ты – гордец, высокомерный человек, и это в тебе сильнее чревоугодия, но это не значит, что в тебе его нет. Если бы в тебе не было чревоугодия, ты даже не заметил бы, что они едят. Ты просто ел бы свой хлеб, наслаждаясь этой пищей, считая, что у каждого – свои вкусы: кто-то любит сырокопченую колбасу, кто-то черный хлеб. Просто бы это не заметил, был бы радостен, мирен и спокоен, ибо ты был бы в Боге.
В результате ты показал сам себе, насколько ты страстен. Ведь цель христианской жизни – стяжание благодати, стяжание Бога в себе, а не отказ от еды, стяжание Бога в себе, а не отказ от женщины, стяжание Бога в себе, а не отказ от собственности. На самом деле человек должен жить с Богом, вместить в себя Христа – в этом смысл христианской жизни. Христос, живущий в человеке, поведет его путем подвига, и каждый в свою меру от чего-то будет отрекаться. В каком-то смысле от каких-то запретных удовольствий с женой; или лишней собственности, от которой можно отказаться, чтобы дать нищим; или от лишней еды, соблюдая все посты и положенное воздержание, постоянно заботясь о том, чтобы воздерживаться, ограничивать себя, давая себе только необходимое, допустимое, а не объедаться и не упиваться. Но главное – это именно Христос, живущий в человеке, а не просто отказ от всего, что есть в этом мире. Как говорил апостол Павел: всего лишь только вид смиренномудрия, а не полное смиренномудрие.
Даже если мы отказались от всего на свете, но любви не имеем в Духе Святом к ближним и к Богу – это не имеет никакого смысла. Об этом апостол Павел ясно говорит в Послании к Коринфянам: даже если мы в жертву себя принесли, сгорели ради Христа, но любви к поджигателям не имеем – нет в этом никакой нам пользы. Потому что смысл христианства не в том, чтобы только отречься, а в том, чтобы стяжать. И это стяжание соразмерно с отречением, но оно не определяется только отречением. Оно зависит от многих других важных причин, поэтому так важно, чтобы внутри нас был Бог, а не просто от чего-то бесконечно воздерживаться. Если мы, воздерживаясь, осуждаем тех, кто не воздерживается, совершенно ясно, что дело это бесполезное, ибо Бога в нас нет. Бог свидетельствуется любовью к людям, миром в отношении с людьми, а не тем, что мы в чем-то себе отказали.
Причина печали — страстная любовь к миру и его удовольствиям
Но все-таки сто второй абзац Иоанна Кассиана говорит в отношении к печали. Дело в том, что печаль всегда паразитирует на страсти, проявляет то, что у нас есть страсть. Когда мы от чего-то опечалились, то это произошло не иначе как потому, что нами владеет какая-либо страсть.
Если не разбирать каждую страсть, которой мы боримы, в отдельности, то в целом – мы любим мир. Мы любим жить в этом мире. Да, мы немножко бережемся, конечно: каких-то страшных вещей не делаем, каких-то страстей не допускаем, каких-то срамных грехов стараемся не творить, но в целом мы любим этот мир. Мы любим жить здесь. Конечно, мы надеемся, что нас Господь однажды упокоит в Царствии Своем, но пусть это будет как можно позже, как можно меньше скорбей при этом будет, чтобы тихо, спокойно лет в сто двадцать, чтобы все было без скорбей, неприятностей, болезненностей, когда мы скажем: «Ладно, я уже устал жить, пусть Он меня возьмет и упокоит в Царствии Своем». Мы все – так или иначе, больше или меньше – об этом мечтаем.
Это неправда. Вся эта ситуация говорит о том, что мы любим мир. А любовь к миру, по слову апостола, есть вражда против Бога, она противоречит любви к Богу. «Не любите мира, ни того, что в мире», говорит апостол. И Иоанн Богослов об этом говорит, и апостол Павел, и апостол Иаков – и Христос об этом говорит: «Кто не отвергнется всего, кто не возненавидит саму душу свою – не может быть Моим учеником». Отвержение от мира начинается в момент нашего крещения – мы отрекаемся от всего зла, которым пронизан мир. Выйдя из купели, мы содержим в себе силу иного Духа, Который не от мира сего. Этот Дух учит нас умирать для жизни мира, не жить по-мирски. А мы не хотим. И тогда, когда Бог вмешивается в эту жизнь и что-то от нас забирает, – мы печалимся. Эта печаль обнаруживает, что на самом деле мы любили то, что от нас забирают. В этот момент мы видим не Отца, Который хочет сделать нас Своими детьми, не Бога, отодвигающего от нас погибель, не Спасителя, стоящего между нами и пропастью, в которую мы чуть не свалились, – мы злимся, что у нас забрали приятное некое делание, удовольствие. Мы воспринимаем это состояние вне Его Промысла, Его заботы, вне Его любви, поэтому печалимся. Этой печалью показываем, что мы страстно любим мир, и эта печаль показывает, что мы не правы. Мы не доверяем Богу, не уповаем на Него, не любим Бога. Мы любим мир, а значит, Бог прав в Своем суде, отобрав у нас нечто, лишив нас кое-какой приятной нам вещи. Он этим направляет нас к Себе. Он говорит: «Забудь об этом и взыщи Меня. Я – твоя жизнь, радость, утешение, твое все, ибо если ты не возлюбил Меня всем сердцем твоим, как будешь спасаться?»
На эту тему есть замечательная иллюстрация из фильма «Остров». Конечно, там речь идет о монашествующих людях, пусть и с большим милосердием, но порой также Богу приходится вмешиваться, чтобы забрать у нас то, что становится нашей прелестью, жизнью, радостью и утешением. Он забирает это, чтобы мы всё искали только в Нем. Человек, который поистине возлюбил Бога всем сердцем, становится беспечальным.
Часть 2. О борьбе с духом уныния
Краткая характеристика двух видов уныния
Дальше Иоанн Кассиан переходит к описанию духа уныния. Сто девятый абзац очень большой, практически почти на полторы страницы, даже чуть побольше. Мы целиком его читать не будем, но там он описывает очень точно дух уныния. Надо понимать, что уныние бывает двух видов. Первый вид – это то уныние, которое бывает с подвижниками, его здесь описывает Иоанн Кассиан: людей, которые уже так или иначе осознанно ушли от мира, понимают, что мир – это плохо; страсти, зло, суета, скверна этого мира ими отринута; естественно, не до конца, но, по крайней мере, они этот рубеж прошли и стали что-то ради Христа делать, но с ними бывает уныние. Оно обусловлено неполнотой отречения, тем, что мы все-таки Бога любим поначалу очень мало, гораздо больше любим себя. Подвиг – это своеобразная любовь к себе, поэтому мы устаем от этого подвига, тяготимся им и очень сильно в этом подвиге надеемся на себя, на свои силы, почти все приписывая самим себе. Естественно, уныние как плод самонадеянности, гордыни, нелюбви к Богу, скрытой, завуалированной любви к миру себя проявляет.
Второй вид уныния, о котором здесь не пишет Иоанн Кассиан, бывает у мирских людей, которые только узнали о Боге, о Христе, пытаются читать Евангелие, что-то делать ради Христа, каким-то образом в храм походить, где-то посты соблюдать, где-то причащаться, исповедоваться, с какими-то страстями побороться. Второй вид уныния бывает у мирских людей. Он связан с тем, что человек отказывается от привычных удовольствий, а радости общения с Богом еще не получил. Он отказался от того, что скрашивало тяготы его жизни, бытия, существования, а того, что пришло бы на место этих отрезанных, усеченных радостей, у него нет. Поэтому жизнь становится унылой, действительно постной, безрадостной, серой. Но беда не в том, что она сама по себе такая, потому что человек как бы играет в христианство, думает, мол, сейчас я кусочек пирога не съем – и сразу у меня радость появится. А она появляется только у людей, которые перешли Рубикон, действительно поняли, что Бог – это все, что Ему не надо немножко поработать, немножко не поработать, что к Нему надо пойти всецело, целиком выйти навстречу Ему и сказать: «Господи, Ты – все мое, я иду к Тебе».
Пока человек этого не сделает, но уже от каких-то радостей отрекается – его мучает уныние. Это уныние правильное, оно неизбежно. Человек должен пережить момент, когда он отрекся от неправильных радостей, но правильные еще не получил. Прожить эту скудость, показывая, что он осознал, что все радости мира – неправильные, ложные, нехорошие. Он отрекается от них не потому, что кто-то этого требует, этого ждет, а потому, что понял: в них нет жизни, а он хочет жить по-настоящему. Этот момент – разницы во времени, когда человек отрекается от мирских радостей и удовольствий, а духовные еще не стяжал, может быть разный: у кого-то пять дней, у кого-то пятнадцать лет. Но это уныние от времени отказа от мирских удовольствий до времени получения радости общения с Богом – неизбежно. Его надо прожить, сколько бы ни пришлось: хоть пять дней, хоть пятнадцать лет, но его надо выжить; пройти мимо него, перепрыгнуть его нельзя, нельзя сразу, мгновенно, отрекшись от пьянки с друзьями, тут же получить радость от хождения в храм – так не бывает. Это уныние, которое человек должен прожить, нельзя миновать – это неизбежная станция на пути к Богу, когда умирают мирские радости и удовольствия, а время духовных не пришло.
Главный корень и разрушительное действие уныния
Но вернемся к тому, что описывает Иоанн Кассиан. В сто девятом абзаце он описывает очень подробно, как проявляется уныние. Мы можем узнать очень много из того, что с нами происходит. Например, он пишет:
Отвращение к месту, на котором я осуществляю свой подвиг.
Еще раз подчеркну, это касается только подвижников, которые уже перешли Рубикон, уже стали христианами, для которых обычные мирские радости давно закрытая тема. Они не смотрят телевизор, какие-нибудь глупые фильмы, давно уже не радуются пьянкам, вечеринкам и прочим атрибутам, которые утешают человека в обычной жизни, – они с Богом, но в этом состоянии не всегда выдерживают взятого тонуса.
С ними происходит так, что место – квартира, монастырь, храм, в который они ходят, их начинает просто раздражать, люди, которые здесь есть. Они презирают тех людей, которые рядом, им кажется, что это самые неказистые, никчемные, недуховные, плотские люди, которые могут быть, им просто не повезло. Вот у других духовные братья, какая-то любовь, а у нас все не так. Лень делать элементарные вещи, помолиться, почитать, сходить в храм – страшно не хочется.
Человек думает, что все это его состояние совершенно бесплодно, никакого плода он здесь не принесет, лучше бы он занимался чем-нибудь полезным, какую-то радость людям приносил. От того, что он здесь сидит и молится, читает книжки, никакого толку все равно нет ни ему, ни другим. Он начинает думать: «Вот другие делают добрые дела: кошек спасают, людей кормят, пшеницу выращивают, на заводах работают, столько пользы приносят, людей лечат, а я никчемный, бесполезный, ничего совершенно сделать не могу. Если бы я делал другое дело, было бы гораздо больше толку». Начинают сравнивать: у нас на приходе все не так, у нас только деньги, а там есть благодать; у нас только скукотища, хор у нас неправильный, батюшка неказистый, необразованный, а там по-другому.
То есть главное качество уныния – это не просто расслабленность, не просто лень или печаль. Уныние имеет характерную отличительную особенность – это абсолютная ненависть к нынешнему своему состоянию, местности, месту, окружению как к разрушительному, разрушающему душу, это неприятие того состояния, в которое призвал меня Бог. Дело не в том, что мне ничего не хочется делать или скучно. Дело в том, что я хочу разрушить эту волю Божью, место, назначенное мне Богом, и перейти к другому – я хочу изменить, отменить узость своего пути и пойти по другому. Вот в чем главный корень и разрушительное действие уныния.
Передача от 3 августа
Отличительные признаки уныния
Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана. Напомню, у нас теперь речь идет об унынии, о борьбе с духом уныния (так называется раздел). И мы начали читать 109-й абзац, где Иоанн Кассиан описывает, как проявляется уныние, каковы его внешние признаки. Хотелось бы часть этого достаточно большого абзаца все-таки прочитать:
После сего часу в пятом и шестом оно в такое изнеможение приводит тело его и такой возбуждает голод, что он чувствует себя как бы долгим путем и самым тяжелым трудом утомленным и изможденным, или как бы перенесшим двухдневный и трехдневный пост без подкрепления себя пищей. И вот озирается он в беспокойстве туда и сюда, вздыхает, что нейдет к нему никто из братий, почасту выходит из кельи и входит в нее, и на солнце посматривает, будто оно не так скоро спешит к закату. В таком неразумном смятении ума, как бы мраком покрывшись, становится он не способным ни к какому духовному деланию и начинает думать, что против такой напасти не может найтись никакое другое средство, кроме посещения какого-либо брата или утешения себя сном. Тут начинает этот разорительный дух подносить боримому им, что надобно сделать необходимые поздравления братиям или посетить больных, вблизи или вдали находящихся, внушает также, как долг какой, что надо бы найти здесь таких-то и таких-то родственников или родственниц и почаще ходить к ним с визитами, – что такую-то благочестивую и Богу посвятившую себя женщину, лишенную однако ж всякого пособия от родных, было бы великим делом благочестия почаще посещать и доставлять ей все, в чем она имеет нужду, так как свои родные небрегут о ней, – и что больше в такого рода делах благочестия надо трудиться, чем бесплодно и без всякого преуспеяния сидеть в келье.
Очень интересный фрагмент, показывающий, как в душу монаха, боголюбца, подвижника поселяются мысли, которые мы сейчас называем социальным служением. Это не выпад против социального служения, это очень внимательное и тонкое свидетельство, наблюдение того, что часто социальное служение является не исполнением евангельской заповеди, а бегством от уныния. Человек убегает в заботу о других от внутреннего делания, от молитвы, от внимания к себе, от собирания ума.
Дело не в том, что мы творим дела милосердия – и это плохо, или мы творим дела милосердия – и это хорошо. Дело в том, что надо посмотреть, по какой причине я творю дела милосердия. Если я творю дела милосердия потому, что так мне велит Бог, что я помню заповедь Евангелия, хочу исполнить волю Божию и это дело мне велел делать Бог, то это хорошо. А если я попытался делать какое-то духовное дело, молиться, попытался читать святых отцов, осуществить их заповеди на деле и во мне ничего, кроме уныния, не произошло и я, махнув рукой, сказал: «Это все скучно, неинтересно, пойду-ка лучше заниматься тем, что веселее, хотя бы общением с людьми», – то это неправильное социальное служение.
Встречаясь с людьми, которые оказались вовлеченными в социальное служение по той и другой причине, очень хорошо видишь разницу. Те люди, которые пришли в социальное служение за осуществлением воли Божией, ее и осуществляют; не прекращая социальное служение, они занимаются и устроением внутренней жизни, они знают Бога и молятся Ему не меньше, чем люди, не занимающиеся социальным служением, потому что знают, что без помощи Божией все их социальное служение рассыпется, они не будут способны его осуществлять.
А те люди, которые пришли в социальное служение от уныния, они его находят и там: не тот подопечный, не та бабушка, не то говорит, не те люди, не тот наставник, не тот начальник, не та помощь, не та болезнь. Они начинают искать то, что нравится им, но под видом более полноценного социального служения. Но уныние как их бороло, так и борет, как оказался этот урок не выучен, таким он и остается.
Если бы мы прочитали весь 109-й абзац… Это только часть этого абзаца, хотя очень яркая, искренняя; видно, что Иоанн Кассиан пишет то, о чем очень хорошо знает. И он описывает не других людей, а себя, он знает, какие мысли приходят в голову человеку, боримому духом уныния. Другое дело, что он-то сам эти помыслы не слушал, но как они приходят, о чем именно эти мысли, он знает не по рассказам других людей. Это, очевидно, очень яркая зарисовка, буквально с натуры. Виды разного уныния, перечисляемые им в 109-м абзаце, показывают, что, по сути дела, главное свойство уныния, посещающее подвижника, – это абсолютная неприязнь, ненависть к нынешнему своему состоянию, или месту, или окружению.
То есть уныние – это не то, что я сижу и мне тоскливо на душе, что меня охватила некая печаль. Она может охватить и по естественным причинам: на часть этого мира солнышко не выглядывает – и мы печальны, стало чуть-чуть жарко – и у нас расслабленность, стало чуть-чуть холодно – и нас тянет к печке. Есть много-много разных обстоятельств (скажем, на кого-то накричали, кого-то уволили, кому-то сократили зарплату, кому-то дали задачу, с которой он не может справиться, у кого-то ребенок загулял, у кого-то дочка не звонит), чтобы огорчиться, почувствовать скорбь и погрузиться в некое пасмурное, сумрачное состояние. Это еще не уныние.
Уныние тогда, когда тебя начинают мучить как бы состояния, как бы ощущения, как бы чувства, которые полностью дискредитируют в твоих глазах то, чем ты занимаешься сейчас, если то, чем ты занимаешься, действительно богоугодно. Опытные духовники в этом смысле даже четко усматривают некий критерий. Если во время уныния приходят помыслы о том, что тебе надо бросить эту работу, или этого мужа, или этот храм, или еще что-то, – это четкое свидетельство того, что именно этот храм, этот муж и эта работа являются для тебя спасительными. Это буквально как закон всемирного тяготения. Но это не всякие мысли, а именно когда настойчивый дух уныния что-то в твоих глазах начинает показывать как совершенно ненужное, неправильное и вредное, а оно и оказывается самым нужным, самым правильным и самым полезным.
Уныние не поражает человека, скажем, в отношении его грехов: «Ой, я несчастный, мерзкий, отвратительный грешник, у меня столько грехов, мне с ними никогда не справиться…» Это не уныние. Это не то уныние, которое действительно является вредным, бесплодным, которое борет подвижника. Это печаль о своих грехах. Она обычно приводит к покаянию, может быть, к замедлению каких-то духовных упражнений, но в целом приводит к покаянию. Если человек сокрушается о своих грехах, естественно, радости тут никакой. Уныние в классическом выражении начинает тебе показывать, что все, что ты делаешь, место, где ты находишься, состояние, в котором пребываешь, являются разрушительными, не приносят никакого плода, надо срочно что-либо менять.
И, как мы видим, дело совсем не в том, что при унынии человеку скучно. Вообще подвижничество – это не посещение кино или дискотеки. Христианская жизнь по определению – это не жизнь на танцульках. Собственно, и не должно быть весело. Должно быть (и станет когда-то) радостно. Но если человек начал что-то делать из того, что велит Христос, действительно на каком-то моменте должно быть скучно, невесело, непритягательно. Ну и что? Это не уныние, если человеку что-то кажется тягостным. Это, может, просто температура плюс 35 на улице или плюс 38 у тебя внутри – вот и всё. Не в этом дело. Дело в том, что уныние требует внести кардинальные изменения в более или менее правильную жизнь. Вот в чем характерное, отличительное свойство уныния.
Уныние настойчиво требует, чтобы я что-либо изменял в своей жизни из правильного на неправильное. Человек, бывает, бросает свою плохую жизнь и начинает хорошую. Это покаяние. Когда человек начинает жить в каком-то покаянном ритме, ему приходит мысль, что все это без толку, что на самом деле это неправильно, что надо жить по-другому. И вот тогда он начинает менять жизнь свою не под влиянием покаяния, а под влиянием уныния.
Причем с этим унынием в наше время почти так же трудно бороться, как с тщеславием. Например, человек находится один дома, где-то работает, после работы приходит и предоставлен самому себе. Его начинает это томить, потому что после шести часов вечера он пять часов пребывает в доме один. И он думает: «Что бы мне сделать, что бы изменить в этой жизни?» Кто-то начинает читать книги, кто-то – смотреть сериалы, кто-то начинает, допустим, заводить аккаунты в социальных сетях и там общаться, кто-то начинает звонить по телефону, кто-то подписывается на разные мастер-классы, чтобы научиться вязать, шить или еще чем-нибудь заниматься. Каждый находит что-то интересное.
И вот человек нашел, скажем, социальные сети, начал заниматься в социальных сетях. Проходит десять дней, и он понимает, что в социальных сетях все плохо, одно и то же, что по большому счету он никому не интересен. Он говорит: «Все это ерунда, никому не нужно». Бросает социальные сети, закрывает аккаунт, выходит из всех социальных сетей и говорит, что больше этим никогда не займется. На самом деле займется через месяц или через два, снова вернется.
Вроде хорошее дело – человек вышел из социальной сети. Но нет. Он вышел не потому, что реально понял ее зло, а потому, что ему там стало скучно, он увидел, что и там требуется определенное напряжение, чтобы выслушивать чьи-то слова или терпеливо общаться с человеком, который не умеет строить это общение, или научиться не реагировать на троллей, или учиться не замечать ненужную информацию, отсеивать ее. Это сложный и долгий труд, чтобы действительно превратить общение в социальных сетях во что-то созидающее душу. Это можно сделать, но это требует усилий. И человек бросает это и ничего не делает не потому, что он познал зло социальной сети, а потому, что он не может терпеливо делать то, что может быть полезно его душе.
То же самое получается и с сериалами. Начал он смотреть. Вредное дело, но и оно может быть для чего-то полезным (не знаю, никогда не пробовал). Все, что в этом мире сотворено человеком, может при исключительных обстоятельствах быть использовано на пользу ему. И вот сидит человек, смотрит сериалы день, другой, третий. Понятно, что это тяжело, трудно, особенно с непривычки. Он бросает это, выключает все: «Надоело, не хочу, выброшу телевизор, выключу Интернет, выброшу компьютер, больше ничего смотреть не буду». И выбросит телевизор, а через месяц пойдет покупать новый. Так как он делает это не потому, что познал, что сериалы – это глупое времяпрепровождение, а потому, что он устал напрягать себя в том, чтобы из этого какую-то пользу извлечь, что-то в этом понять, разобраться как-то, хоть что-то сделать хорошее.
То есть, по сути, уныние наступает тогда, когда нам нужно терпеливо что-то переносить. Как мы дальше увидим, читая Иоанна Кассиана, человека, который пытается бороться с унынием тем, что использует какое-то удовольствие, это ни к чему не приводит. Потому что либо он в это удовольствие полностью погружается, оно его засасывает, либо он и там встречает какие-то трудности и опять захлопывает дверь и от всего отказывается, потому что он оказывается неспособным переносить рутину этой повседневной жизни.
Сама рутина, сами трудности, встречающиеся в этой жизни, постоянные, они одни и те же. Постоянно нужно вставать рано утром, постоянно нужно читать молитвенное правило, постоянно нужно готовить себе еду, если ты живешь один, постоянно нужно выслушивать начальство или докладывать что-то начальству, поддерживать пустые разговоры с коллегами по работе или отвечать на их вопросы, а ты устал на них постоянно отвечать, постоянно надо принимать клиентов или пациентов, постоянно заправлять машину, выяснять, что в очередной раз у нее пустой бак.
Человек в жизни делает огромное количество повторяющихся, почти бессмысленных вещей, которые помогают ему как-то жить дальше. Нужно каждый день мыть посуду, раз в неделю пылесосить, вытирать пыль… Смысла никакого нет в этом, но это необходимо человеку делать, это то, что поддерживает его жизненный тонус. Это все может вызвать уныние, но делать необходимо.
Получается, что уныние, по сути, – это всегда отторжение нашей воли от пути, который намечен нам Промыслом Божьим. На этом пути всегда есть рутинные, скучные вещи, но их нужно делать. Так бывает в приходской жизни, так бывает в семейной жизни, но человек должен научиться терпеть и терпеливо переносить те трудности, которые с этим жизненным путем связаны.
О вреде бегства от уныния в какое-либо утешение
Дальше хотелось бы обратить внимание на 110-й абзац:
Так волнуется бедная душа, запнутая такими вражескими кознями, пока утомленный духом уныния инок или в постель попробует броситься, или, оставив келейный затвор, попытает поискать избавления от такой напасти в посещении какого-либо брата. Но это последнее, чем он пользуется в настоящее время как врачевством, спустя немного обратится в руках врага в средство еще к большему его расстроению. Ибо враг чаще и ожесточеннее будет нападать на того, кто, как узнал он на деле, тотчас обращает к нему тыл, как только завяжется борьба, и спасения себе чает не от победы и не от противоборства, но от бегства; пока он, мало-помалу отбившись от кельи, начнет забывать о главном деле своего звания, состоящем в стремлении к Божественной, все превосходящей чистоте, которая нигде не может быть достигнута, как только в безмолвном всегда пребывании в келье и непрестанном божественном поучении.
Эта мысль свойственна Иоанну Кассиану, он категорически против того, чтобы избегать уныния. И он свидетельствует, что это и его опыт, и опыт людей, которых он встречал в своей жизни, опыт, который вынес из общения с египетскими подвижниками, опыт, который он видел в своем монастыре: человек, бегущий от уныния в какое-то утешение, удовольствие, привыкает делать это всегда. И он не получит плода от жизни, пока убегает от уныния. Потому что сама природа уныния в том, чтобы закалить подвижника терпением, закалить его в претерпевании именно скудости, однообразности того пути, которым он идет к Богу.
И для подвижников эта борьба с унынием, по сути, метафорически выражена в образе странствования по пустыне. Ведь, скажем, израильский народ, идущий по пустыне в Царство Божие, в землю обетованную, купается в чудесах. Никто не болеет, обувь не снашивается, Господь зримым образом присутствует в жизни, постоянно есть еда, вода. Но при этом ты постоянно идешь по одной и той же пустыне. И само это продвижение по пустыне и надо претерпеть. Оно не угрожает жизни, все необходимое тебе дано, но разнообразия нет.
По сути, с какой бы стороны уныние ни бороло человека, его задача в том, чтобы человек перестал раздражаться и печалиться по поводу однообразия своей жизни, чтобы он принял это как путь, заповеданный Богом, и шел этим путем. Этот путь всегда будет однообразным, но именно его и нужно вытерпеть, потому что здесь нет радости пути, здесь есть радость цели – мы идем к Богу. Вот это и приводит к закаливанию веры и устремленности человека к Богу.
Передача от 10 августа
Мы продолжаем читать наставления преподобного Иоанна Кассиана о борьбе с духом уныния. Напомню, в прошлый раз мы прочитали 110-й абзац. Смысл абзаца в том, что подвижник, убежавший от уныния в какое-либо утешение, потом начинает убегать туда все время, и враг от него не отступает, пока не выведет его за пределы монастыря, за пределы спасительного пути.
Сейчас очень часто приходится слышать слова о том, что человеку нельзя унывать. Часто эти слова являются перифразом слов, сказанных преподобным Серафимом, что нет нам возможности унывать, ибо мы рабы Христовы. Часто об этом говорят, но смысл того, что сказал преподобный Серафим, и смысл того, что говорили люди об унынии в XIX веке, обычно утрачивается, и именно об этом в 110-м абзаце пишет Иоанн Кассиан.
Дело в том, что, встретившись с унынием, любой человек попадает в тягостную ситуацию, совершенно ему внутренне не свойственную. Потому что вся наша жизнь до времени осознанного нами уныния – это поток каких-то приятных эмоций, переживаний, состояний. То есть нам всегда должно быть хорошо. Мы вырастаем в обстановке, где стараемся, чтобы все было хорошо, чтобы было комфортно внутренне, душевно. Бывают состояния нам навязанные: например, пьяный отец, пьяный муж, ужасная школа, в которой бьют, издеваются. Но человек воспринимает это так: «Да, тяжело, трудно, но это ненормально, и когда-нибудь я вырвусь из этого состояния и буду жить хорошо».
То есть в любом случае человек стремится к тому, чтобы его жизнь была комфортной. Собственно, для того чтобы найти внутреннюю душевную комфортность, он и приходит однажды в храм. Он не может разрешить свои проблемы и приходит в храм. В храме через какое-то время он находит, как ему кажется, это состояние: молитва его утешает, хор поет здорово, батюшка замечательный, его видит, узнает, любит, улыбается, в лавке человек приветливый. В общем, все хорошо; человеку нравится быть в храме. И когда человек неожиданно встречает что-то иное: например, священник поменялся, хор поменялся или его состояние стало иным и ничто уже не радует, он ищет способ, как от этого уныния уйти, что поменять в своей жизни, чтобы уныния не было.
Любой современный человек, встретившись с унынием, не знает, что делать, не понимает, почему у него такое состояние, и хочет от него избавиться. Он ищет причины, почему такое приключилось, и поначалу ищет их, естественно, вовне. Если холодное лето – значит, надо поехать туда, где оно жаркое. Если проблемы с соседями – значит, надо соседей поменять. Если квартира достала – значит, квартиру поменять. Если работа – поменять работу, или человека на работе, или рабочее место, должность. В общем, что-то надо поменять извне, потому что это больше не радует.
Но уныние, как мы говорили, является таким состоянием, в которое входит человеческий дух, при котором вся спасительность жизни вдруг представляется человеку отвратительной, не спасительной. То есть, по сути, человек ощущает (ему так кажется), что все то, что он делает, место, где он пребывает, – не спасительно, бессмысленно и ничего хорошего в этом нет. Поскольку человек начинает видеть вредность, бессмысленность, бесплодность всего того, чем он занимается, он хочет все поменять.
А если поменять невозможно? Не будешь же ты каждые пять лет менять мужей? Или детей? Или жен? Или даже работу? Поэтому человек, понимая, что поменять он ничего не может (другой работы не найти, семью бросить невозможно, в другую квартиру переехать невозможно, район поменять невозможно, школу изменить невозможно), старается утешиться.
То есть первоначальная интенция человека, столкнувшегося с унынием, – изменить окружающие обстоятельства. Если он понимает, что изменить это не может, тогда он хочет просто утешиться. И когда он хочет утешиться, ему это представляется вполне разумным. Иногда при некоторых обстоятельствах, при некотором сочетании обстоятельств это действительно бывает вполне разумным. Но те, кто идет путем утешения, путем развлечения (и об этом говорит в 110-м абзаце Иоанн Кассиан), знают, что утешаться хочется все чаще и чаще. Жизнь кажется все более бессмысленной, более бесплодной, непутевой, и развеять это какими-то утешениями, развлечениями хочется все чаще и чаще. И это желание утешиться и развлечься с конкретным унынием уже никак не связано.
То есть получается такое состояние, как с человеком, начинающим выпивать. Он начинает выпивать, потому что ему тоскливо, а алкоголь дает ему некое состояние эйфории. Понятно, что внешне обстоятельства никак не меняются, но через какое-то время человек начинает пить уже не потому, что ему тоскливо, а само состояние постоянного пьянства вводит его в такое состояние, выход из которого – только выпить. То есть он постоянно должен похмеляться. И человек уходит в глубочайший запой. Началось все с тоски, а закончилось тем, что человек попадает в запой. Хотя изначально он хотел просто поднять себе настроение. Но потом он постоянно находится в таком плохом настроении, что иным способом избавиться от него уже не может.
И это не только с алкоголизмом так, но и с любым утешением: оно действует точно так же, как алкоголь или наркотик. «Мне сейчас плохо, уныло, меня все достало, пойду-ка я сделаю вот это; например, посмотрю смешной ролик». Что плохого-то? Благо сейчас таких роликов в Интернете великое количество. Посмотрел раз, посмотрел два, полчаса посмотрел – настроение стало лучше. Пошел дальше делать свои дела. Но поскольку проблема осталась, человек живет так же, как жил, то через какое-то время ему снова уныло. Он думает: «Посмотрю ролики еще». И проживает рабочий день или тяжкую службу с мыслью о том, что придет и включит веселый ролик, наметив еще позавчера, что посмотреть. И смотрит.
Ты пять лет читал Иоанна Лествичника, шесть лет читал «Добротолюбие», а тут – веселый ролик. И ты смотришь их запоем. Мир возвращается, ты чувствуешь, что горишь, тебе здорово. Но потом начинается однообразие: это ты уже видел, это слышал, ты не чувствуешь радости. Тебе хочется так же взбодриться, но веселые ролики тебя уже не утешают. Ты находишь что-то другое, но это все труднее, времени тратится все больше, а ничего уже не радует. Рано или поздно ты исчерпаешь ресурс, больше нечего будет смотреть веселого, а мысль вернуться к прежней тягомотине тебя мучает, тебе хочется чего-то еще. И ты начинаешь не ролики смотреть, а искать места, где есть веселые люди: ходишь на концерты, хочешь как-то повеселиться, но это не помогает.
Дальше выбираешь либо иную нишу, которая может тебя поддержать в хорошем тонусе, либо начинаешь выпивать, либо сталкиваешься с тем же унынием. Не радостно. Либо надо возвращаться к прежнему, либо искать еще худшее состояние, чем эти веселые ролики. Получается, что ты ничего не добился, не изменил своей жизни, не решил проблему с унынием; по сути, загнал себя в более худшее состояние, выкарабкиваться из которого еще труднее.
Ладно смешные ролики – они просто смешные, иногда пошлые. Но ведь иногда сопровождением идет еще что-то, и ты не удерживаешься только на уровне смешных развлекательных роликов, но впадаешь в какие-то иные области индустрии развлечений, и постепенно тебя это засасывает. Собрать себя на молитву или почитать духовную литературу ты уже не можешь, ты забыл, когда это делал: уже не в прошлом месяце и даже не в позапрошлом году. А когда последний раз ты открывал Евангелие?..
И получается ситуация, как написала одна женщина: ты начинаешь жить двойной жизнью. Ты надеваешь одежду христианского благочестия в воскресенье в церковь, играешь роль ревностного христианина, исповедуешься, причащаешься, а потом снимаешь пиджак и вместе с этим «церковным пиджаком» снимаешь христианство. Ты включаешь ролики, боевики или какие-нибудь фильмы и развлекаешься всю неделю, ища возможность, чтобы уныние тебя не побороло. И так продолжается всю жизнь. Вроде бы ты просто борешься с унынием. Нет, это двойная жизнь. Даже не двойная – в сущности она одинарная: ты любишь мир и хочешь жить в миру, но знаешь, что это не благочестиво и тебе для твоей совести спокойнее раз в неделю надевать пиджак благочестия и утешать себя мыслью: «Я не такой, как все. Я, конечно, живу как все, но я же каюсь в этом».
На самом деле никакое это не покаяние, потому что, стоя на службе в церкви, ты думаешь, какой фильм вечером будешь смотреть, какое развлечение употребишь, как будешь развлекаться, как будешь утешать себя. В результате человек уже не с унынием борется, он просто погружается в мир и, как всякий человек, живущий в миру, ищет, как бы поинтереснее провести свою жизнь. Вот к чему приводит уныние.
Просто подвижник, отшельник сразу чувствует свое увлечение развлечением, утешением. Он, один раз не справившись с унынием, через месяц или через полгода бросает свою келью и возвращается в мир. Для него все предельно конкретно: он больше не желает жить в уединении – для него катастрофа очевидна.
Если монах начинает таким образом утешаться, то распаляется унынием все больше и больше, потому что возможности по-настоящему утешиться нет, и для него возникает конфликт между монастырским уставом и тем, что он хочет. У него трагедия, драма: он конфликтует с собственным выбором, и для него тоже предельно ясно, что уныние его в конце концов побороло.
А вот с мирским человеком не так все очевидно, потому что он, начав подвижническую жизнь, молясь, читая, внимая себе, собирая свой ум, постепенно приходит к тому, что все это становится неинтересным. Но он и раньше жил такой жизнью: он не уходит из семьи, не уходит с работы, он так и ходит по воскресеньям в храм, и для него не совсем очевидно, что он давно уже не живет по-христиански. А жить по-христиански он перестал именно тогда, когда испугался уныния и повернулся лицом к утешению, развлечению, стараясь, как ему казалось, разумно победить это самое уныние. Он же такой умный, такой правильный, сейчас он с этим справится, отторгнет уныние, потому что уныние – это же беда. Пришла тоска – он пошел в ресторан, заказал постное меню, выпил коньячку, водочки, и ему стало хорошо. Он доволен: «Вот как разумно я победил уныние – поста не нарушил, все, что надо, сделал».
Но через неделю ему снова хочется в ресторан. Через неделю – еще. Он начинает ходить туда каждое воскресенье, говоря себе, что так отмечает воскресный день. «Я же поста не нарушаю, ем постные продукты. Могу же я себе позволить сходить в ресторан?» Да, можешь. Он начинает ходить в ресторан, и каждую неделю начинает думать не о том, что в воскресенье его ждет встреча с Богом, а о том, что в воскресенье он может себе позволить сходить в ресторан. И он всю неделю выбирает меню, что он еще попробует, чего раньше не пробовал. Чем это не алкоголизм, чем не зависимость? Но человек не видит этого. Он же не изменяет жене (пока!), соблюдает пост, читает положенные молитвы, ходит по воскресеньям в храм; он верующий человек, просто так разумно, хитро борет уныние. Только он уже не может без ресторана, и у него вызывает отвращение, отторжение все, что связано с христианской жизнью.
Батюшка в храме сказал о подвиге, косвенно, даже не зная жизни этого человека, затронул тему христиан, которые утешаются всякими изысканными яствами, и он думает: «Батюшка какой-то ретроград. Что это он говорит? Христос учил свободе. А батюшка какой-то консервативный, все у него ригористично, наверное, зилот какой-то. Что ж теперь, православный человек не может в ресторан сходить?» Может. Но это не должно стать зависимостью. Это не должно все мысли, все чувства привлечь к себе. Это не должно быть постоянным утешением. Потому что тогда человек просто погружается в мир, который, по идее, должен возненавидеть, как говорит апостол Иаков.
Вместо подвига, который всегда связан с терпением уныния, человек ушел с подвига и этого не заметил. А все остальное он оправдывает тем, что Христос учил свободе, что ничего плохого он не делает. Пока не делает. Очень часто лукавый и не требует большего от человека; ему важно, чтобы человек просто подсел на какую-то зависимость, и чем невиннее эта зависимость – тем лучше. Пусть он утешается какими-то ничтожными вещами, это не страшно. Потому что если это дойдет до смертных грехов, человек, может, испугается и начнет каяться. А надо, чтобы не доходило до этого, чтобы человек любил мир, жил миром, ценил мир и все удовольствия этого мира, но при этом соблюдал все внешние благоприличные нормы христианской жизни. То есть внешне человек вполне нормальный, а внутри никакой любви к Христу не осталось. Вот что нужно дьяволу.
Борьба с унынием – это именно то, что помогает человеку ощутить, познать, примерить себя к Христу, к Его Кресту: а в моей жизни крест-то еще остался? Я какую-то скорбь еще терплю или нет? Я хоть в чем-то себе отказываю? Я плоть свою хоть в чем-то распинаю со страстьми и похотьми? У меня хоть какое-то ограничение осталось? Я что-то ради Христа делаю? Я что-то ради Христа терплю или нет? Я в молитве вижу свою немощь, осуждаю себя за эту немощь или уже вполне собой доволен и во всем себя оправдал?
Люди говорят, что терпеть уныние невозможно. Как невозможно? Иоанн Лествичник терпел и нашел способ борьбы с ним, благодаря чему мы имеем «Лествицу». Иоанн Пророк, сопостник Варсонофия Великого, терпел уныние двадцать лет. И про других отцов мы знаем, что они терпели много, долго. Значит, это возможно. Ведь если мы не будем терпеть, тогда в чем мы спасем свою душу? В терпении вашем стяжите души ваши.
Конечно, бороться с унынием можно, нужно. Иоанн Кассиан скажет один из методов борьбы с унынием: например, труд. Есть другие способы, и надо их узнать, найти, прочитать про них. В следующий раз мы поговорим о том, что есть такие способы и законы борьбы с унынием, которые помогают разумно, трезво выйти победителем в этой брани. Но бежать от нее нельзя ни в коем случае – это возвращение в мир.
Передача от 17 августа
О достойных способах борьбы с унынием
Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана. Напомню, разговор идет о борьбе с унынием. В прошлый раз мы читали 110-й абзац и пришли к выводу, что борьба с унынием есть как бы сам нерв подлинно аскетической жизни. Я бы даже сказал подлинно христианской жизни, потому что человеку, живущему в семье, человеку, исполняющему социальное служение, да просто ходящему регулярно на работу, приходится встречаться с унынием, он знает это состояние.
Собственно, вся наша развлекательная жизнь с ее пестростью, изменчивостью, переменой мест, переменой обстановки, переменой мебели, шопингом, отпуском – это для того, чтобы никогда в жизни не встречать уныние. Как только мы чувствуем приближение этого настроения, этого приражения, мы сразу придумываем, чем бы себя развлечь. Добро, если человек не сильно искушен в индустрии развлечений и для него утешением является хороший фильм, хорошая книга или прогулка с семьей на природе. А если он уже искушен в индустрии развлечений, то каждый раз приходится придумывать все новые и новые способы развлечений, они становятся все более дорогими, более искаженными, потом извращенными, потому что прежние уже не помогают в борьбе с унынием; каждый раз приходится увеличивать дозу (как у наркомана).
По сути, уныние есть специфическое свойство нормальной жизни человека на земле, и мы про это говорили. Земля – это место, куда мы сосланы; место, где мы ищем дорогу в рай. Это место, где мы идем по пустыне, чтобы добраться до своего отчего дома, до своего Отца. Поэтому, естественно, здесь, не в Отчем доме, уныние должно встретиться нам, и мы должны его преодолеть, каждый в свою меру. Так или иначе единственный возможный выход из него – это терпение, когда мы просто терпим сухость, скудость, безрадостность тех ситуаций жизни, в которые введены Промыслом Божиим.
Каждый из нас скажет, что это невозможно. Но это возможно. Когда мы читаем жития святых, слышим их слова, мы понимаем, что это возможно. В прошлый раз мы упоминали, что Иоанн Лествичник почти двадцать лет боролся с унынием. Боролся тем, что собирал и записывал изречения святых отцов. Вот эта работа его развлекала. Двадцать лет борьбы с унынием! Пустыня, Синай, жара, птицы не летают, соловьи не поют…
Недавно прочитал житие новомученика и исповедника митрополита Иосифа Алма-Атинского. Он просидел в лагере десять лет. Конечно, не в расцвете своих сил; когда он вышел, ему было за шестьдесят. А кто-то сидел двадцать, двадцать пять лет. Это трудно представить! Понятно, что там есть какие-то маленькие утешения, но в основном это лагеря строгого режима, куда даже посылки не всегда возможно передавать, да и не всегда их отдают. Каждый день жить с уголовниками, каждый день жить в труде; мороз, насекомые, даже покушать и отдохнуть нормально нельзя. Это только представишь – и уже впадешь в уныние, а люди десятки лет так жили.
Когда сопоставляешь разные образы, разные опыты, разные срезы жизни святых, понимаешь, что никуда не деться от уныния. Ты будешь бегать от уныния, утешая себя все больше и больше, а оно будет настигать тебя. И ты будешь бегать, пока не примешь бой с ним или пока оно тебя не съест с помощью удовольствий, которые станут просто греховными и из ряда вон выходящими, и Бог оставит.
В терпении вашем стяжите души ваши (Лк. 21, 19). Это сказал нам Христос. Надо терпеть. Это первый способ, и мы знаем величайших подвижников, которые этим путем прошли.
Есть второй способ борьбы с унынием, и мы знаем, что Церковь его приняла и одобрила, – это работа, обыкновенный физический или интеллектуальный (как у Иоанна Лествичника) труд. Даже необязательно труд, а смена рода деятельности. То есть когда человек делает что-то, что ослабляет давление уныния, переключает внимание, утешает, но при этом это не является бегством от уныния, это, так скажем, разумная борьба. Ведь сам устав и ритм, как некая составляющая аскетической, монашеской церковной жизни и деятельности, придуманы именно для того, чтобы люди, не уходя в удовольствия, развлечения, в опыт потакания страстей, могли бороться с унынием. То есть немощным дается нечто в помощь их собственному мужеству, чтобы терпеть.
Когда преподобные Феодосий и Пахомий придумали общежительный устав, во-первых, они заповедали совместную трапезу. Отшельники первых веков ели в одиночестве, мало и в одиночестве. И вот ввели совместную трапезу (хотя какая уж там трапеза, у нас, наверно, нищие так не питаются, как там питались монахи), то есть люди сидят вместе за столом, разделяют общую трапезу, и это утешает. Это и совместная молитва, которая чередуется с келейной молитвой. Совместный или отдельный труд. Во время труда человек переключается, его руки и ноги что-то делают, он работает на каком-то нехитром огородике или на другом послушании. В этот момент, даже если человек не оставляет молитву, это ослабляет борьбу с унынием, потому что он двигается, что-то делает руками, тело, сменяя работу и чередуя род деятельности, отдыхает, и уныние отступает.
Так же, например, чередование праздников и непраздничных дней. В праздничные дни происходят какие-то особые вещи, которые выделяют этот праздник: украшения, традиции, особые освящения, особые молебны. Скажем, после поста следует праздник, перед постом – обязательно заговенье. Вся эта цикличность, ритмичность, регламентированность и устав дают время труду и оставляют небольшое количество минут, условно говоря, на потеху, отдых, смену деятельности, на какую-то радость, какое-то ослабление напряженности, сосредоточенности. Человек выделяет время для молитвы и труда. Например, уделяет время людям, а час – молитве. То есть он обязательно чередует разные виды деятельности, потому что делать одно и то же в течение каждого дня очень утомительно.
Есть люди (я их лично знаю и безмерно уважаю), которые на протяжении многих лет ежедневно читают утренние и вечерние молитвы. Они говорят, что через какое-то время ты уже не можешь их читать, потому что все пережито, перечувствовано. Не то чтобы все, но их нужно отложить на полгода, на год, молясь какими-то другими словами, другими молитвами, и через год ты откроешь новые глубины, новые грани, новые откровения будут связаны с этими молитвами. Этот момент нужно использовать.
Но при ритмичности чередования, чтобы разумно бороться с унынием, важно знать и помнить две вещи. Первая вещь касается послушания. То есть человеку лучше всего эту мерность регулировать с помощью послушания. Потому что если он сам решает, как ему сейчас бороться с унынием, он включает свою самость, сам определяет меру: «Посмотрю-ка я кино». Или: «Почитаю книгу». Или: «Пойду погуляю». Разумно, замечательно. Но так как уныние постоянно и постоянно приходится принимать решение, что сейчас делать, и удержаться от того, чтобы пробовать разные способы утешения, то обыкновенному грешному человеку это трудно. Поэтому лучше, чтобы кто-то за тебя это решал. В монастыре это делает игумен, в храме это делает священник, настоятель, а в семье это должно быть очень по-живому.
Например, когда дети просят сходить на каток, надо сходить на каток. Может быть, это не входило в твои планы сегодня, а было вполне нормальное настроение почитать «Лествицу», но дети сказали: «Мама! Открыли каток, пойдем на каток». Берем детей и идем на каток. Это Бог зовет утешить тебя, порадоваться, повеселиться. Книга Иоанна Лествичника никуда не денется и лежит на столе, а вот дети в следующий раз не позовут. В следующий раз ты сам будешь искать, чем бы утешиться, как бы отдохнуть, но законных способов уже не будет, и придется придумывать какой-то способ отдыха не совсем законный.
А здесь Бог, зная, что ты на грани срыва, на грани усталости, что ты слишком много думаешь, читаешь, разговариваешь с людьми, дарит тебе вечер на катке с твоими детьми. Ты иначе проживешь этот вечер, почерпнешь эмоции. И никакого греха. То есть этот вечер ты проводишь с Богом в большей степени, чем если бы сидел и читал «Лествицу» Иоанна Лествичника. Ты прикасаешься к иному измерению Бога: что Он не только Премудрость, не только Великий и Святой, Он – радость, мир и любовь. И, утешившись на катке, ты видишь, что появились силы и появился опыт. Да и просто как-то стряхнул с себя некоторое оцепенение и понял, что человечность присутствует в христианстве неизбывно и неизменно, а иногда мы об этом забываем.
Надо уметь чувствовать не от своей воли исходящие позывы к утешению, а черпать то утешение, которое нам дает Бог. Да, это не утешение во Святом Духе, да, это не то, что было утешением для Антония Великого и Силуана Афонского, но это тоже Божественное утешение, радости, которыми щедро питает нас Бог, радости, помогающие не забыть, что мы люди.
Второе, что необходимо помнить. Это правило очень настойчиво повторяет Исаак Сирин. Он говорит, что если ты устал бороться с унынием и как-то надо хитро, разумно ему уступить, сделай все, что считаешь правильным, только никогда не позволяй разрешать чувства (то есть слух, язык и глаза). Ты можешь пойти на свежий воздух, можешь почитать книгу, если устал молиться, можешь поспать, поработать, можешь сделать что угодно, только не развязывай язык, не пяль глаза и не слушай непотребных речей. Тогда твоя сокровенная внутренняя составляющая останется неоскверненной. Вот такое простое правило.
Разумно борясь с унынием, где-то включая ритм, где-то уходя на работу, где-то радуясь общению с духовными людьми или с семьей, можно пройти этот пустынный страннический путь назначенного Богом скитания, чтобы дойти до Отчего дома.
Труд – критерий адекватности человека. От праздного человека нужно отвращаться
Сто четырнадцатый абзац:
…Во втором же послании к тем же Солунянам он (апостол) к сему прибавляет: «повелеваем вам, братие, о имени Господа нашего Иисуса Христа, отлучатися вам от всякого брата бесчинно ходяща, а не по преданию, еже прияша от нас» (2 Сол. 3, 6). Здесь уже не молит, а повелевает, и не голым словом, а именем Господа нашего Иисуса Христа, давая разуметь, что это неотложная заповедь. Из дальнейшей речи видно, что это есть заповедь о труде, чуждающийся которого не должен быть терпим в обществе христианском. – Итак, он повелевает удаляться от тех, которые не хотят трудиться, и отсекать их, как члены, поврежденные растлевающею праздностью, чтоб болезнь ничегонеделания, как смертоносная зараза, не прилипла и к здравым членам тела…
Он продолжает ту мысль, которую мы только что озвучили: труд, работа помогают нести тяготы нашего страннического жития. Напомню, что пишет апостол Павел во Втором послании к Фессалоникийцам (или к Солунянам по-церковнославянски): Завещеваем же вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа, удаляться от всякого брата, поступающего бесчинно, а не по преданию, которое приняли от нас, ибо вы сами знаете, как должны вы подражать нам; ибо мы не бесчинствовали у вас, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день… (2 Фес. 3, 6–8).
По мысли апостола Павла, нам всем предлагается трудиться, и брат, который не идет путем труда, поступает бесчинно, не по чину, не по преданию; поступает не так, как нужно. И мы видим, что Иоанн Кассиан категорически против иного способа сопротивления унынию кроме дозволенного труда. В этом смысле он очень много говорит о том, как труд полезен (очевидно, был такой устав в тех монастырях, которые он окормлял).
Но нам важно обратить внимание еще на одну вещь. Труд – признак нормальной, адекватной человеческой жизни; это как бы критерий адекватности человека, что он действительно нормальный. Апостол Павел, например, говорит: кто не работает, тот не ест (см. 2 Фес. 3, 10). Но нам важно другое: человек, который не трудится, не пребывает в труде, является не только бесчинным, но является человеком, вышедшим из предания, и слушать, говорить, общаться с этим человеком не нужно.
Праздно шатающиеся люди были всегда: и до Иоанна Кассиана, и во времена апостола Павла. И всегда будут. Люди, которые ничего не делают, но думают, что они что-то знают, были всегда, но только сейчас, в наше время, такие люди приобрели какое-то значение. Раньше их не слушали и ни во что их не ставили. Но только сейчас человек, не умеющий, не желающий работать, вдруг приобрел какую-то ценность, его стали бояться обидеть, его стали бояться заставить работать. Хотя праздность, отсутствие какого-то дела, труда, трудности – это признак духовной болезни. И апостол Павел настойчиво говорит не прилепляться к таким людям, а удаляться от них, избегать их. Слова «избегать», «уклоняться» должны быть у нас в лексиконе. Мы как-то боимся сказать человеку: «Я не буду с тобой иметь дела, я не буду с тобой разговаривать». Мы стыдимся этого. Но апостол Павел напрямую это повелевает. От тех, кто, называясь братом, поступает бесчинно, праздно, не по чину, отпадая от предания, мы должны просто уклоняться; и ничего нехристианского в этом нет.
Передача от 24 августа
Мы продолжаем читать наставления святого преподобного Иоанна Кассиана. Напомню, мы остановились на 114-м абзаце. В этом абзаце главное место Иоанн Кассиан уделяет словам из Послания к Солунянам, где говорится о том, что человек должен трудиться, это чин и общее предание для всех христиан. Если человек не хочет трудиться, если он избегает труда, то от такового нужно уклоняться.
Мы говорили, что сам факт уклонения, факт разрыва глубокого, дружеского общения с такими людьми не представляется поступком нехристианским. Наоборот, в Послании к Солунянам апостол Павел говорит, что он завещает нам так поступать, то есть дает нам такой завет, при этом он ссылается на слова Господа Иисуса Христа. То есть практически это заповедь Святого Духа. И апостол Павел, и Иоанн Кассиан указывают нам на то, что если человек праздно шатается, если он трудиться не хочет, то это является критерием, что человек духовно болен и с ним нужно разрывать отношения.
В наше время появилось очень много подобных людей, которые, не желая, не умея ничего делать, тем не менее нахватались какого-то христианского лексикона, у них есть какой-то словарный запас, разные христианские словечки, образы из Писания, и они порой красиво говорят, интересно говорят, причем всегда с каким-то апломбом, обязательно уверенные в том, что говорят правду. И вокруг них очень часто собирается какая-то группа людей, молодых или, наоборот, бабушек, очень часто женщин, порой девушек. А вопрос очень простой: чем ты занимаешься? Ты знаешь, что такое усталость, ты трудился в поте лица? Есть у тебя начальник, который тебя ругает? Есть начальник, который спрашивает с тебя, что ты сделал? Есть люди, чьи повеления, чьи послушания ты исполняешь на каком-то труде? Понятно, что труд бывает разный, есть учитель, врач, слесарь, водитель. Но человек должен понимать, что он в поте лица добывает свой хлеб.
Есть люди, которые не знают, что такое труд. А любой труд трудный, ты делаешь одно и то же дело, тебе не хочется в семь или в восемь часов утра идти на работу. Ты устал, но ты делаешь это, иначе не сможешь существовать, ты должен заработать свою копеечку, она обеспечивает тебя едой, одеждой, бытом, она дает тебе квартиру. Труд – очень важный элемент христианской жизни. И в данном случае для Иоанна Кассиана, как и для апостола Павла, он есть критерий того, насколько человеческим словам можно доверять.
Мы живем в эпоху симулякров, когда человек симулирует что-то, делает вид, что он что-то знает, когда производит впечатление своими особыми словами, или уверенностью, или знакомствами. Чтобы его проверить, нужно посмотреть, работает он или нет. Если он не работает, то откуда взялись эти слова, с чего он имеет дерзновение так говорить? Если он не знает нормальной человеческой деятельности, не знает труда, он не знает трудности. Вот эта трудность излечивает от очень многих проблем, болезней.
Недавно читал историю (она меня очень поразила), рассказ о прелести. Был некий человек в Троице-Сергиевой лавре в конце XIX века. У него было послушание не очень трудное, но очень суетное, он был келарем, в монастыре ему надо было выдать то, другое, третье; в общем, кладовщик. Ему все это не нравилось, ему нравилось молиться. Он отказался от послушания и очень быстро впал в прелесть. Закончилось это тем, что он кинулся с ножом на своего духовника. Его вовремя остановили, оттащили.
В то время трезвых людей было гораздо больше, чем сейчас, мудрых тоже было больше, чем сейчас, поэтому не стали предавать его анафеме, проклинать или сажать в тюрьму, а просто отправили в один далекий монастырь, где меньше народу, где меньше суеты, где меньше каких-то соблазнов, искушений, тяжелый такой, трудненький монастырь… И поставили его в этом монастыре на конюшню. Через полгода всю прелесть как рукой сняло. Во-первых, это очень тяжелый физический труд, во-вторых, благоухание ладана или запах райских садов на конюшне как-то не ощущаются совсем. А его прелесть именно с этого и началась, он стал ощущать запахи райских садов. Как-то быстро его все исцелило, через полгода он полностью стал нормальным человеком, со временем был рукоположен в сан иеродиакона и закончил жизнь уже в начале ХХ века, хорошо, спокойно, мирно отошел ко Господу. Казалось бы, неизлечимое прелестное состояние ушло только потому, что человек стал трудиться. Труд очень важен в этом смысле, и Иоанн Кассиан не перестает подчеркивать особую важность труда.
Конечно, когда человек уходит в отшельники, когда ведет уединенный образ жизни, он затворник, анахорет, он может отказаться от труда, и все они, как правило, отказываются. Антоний Великий, Пахомий Великий в бытность свою в отшельничестве, авва Исайя отказываются от труда, они посвящают себя только Богу. Но вот Серафим Саровский не отказывался от труда, даже живя в одиночестве. Но они отказываются от труда, потому что не хотят уходить с места борьбы, не хотят отходить в сторону, потому что они надеются на Утешителя. Да, им трудно и тяжело, но они хотят, чтобы утешение было именно от Бога. Это требует высочайшего напряжения мужества, воли, терпения; и тогда, когда человек все переживет, вот это утешение свыше ему дается. Он отказывается от каких-либо иных способов смягчить эту брань с унынием.
Мы это знаем из жития Антония Великого или Силуана Афонского. А вообще-то подробных житий, описывающих брань святого с духом уныния или с бесами, мы имеем очень мало, потому что магистральная линия развития монашеского делания пошла по пути общежития и как раз того самого труда, о котором говорит Иоанн Кассиан. Рассуждая о значимости трудовой деятельности, он помимо всего прочего говорит: мало того что физическая деятельность, труд как разнообразие деятельности помогает преодолеть совершенно ступорное состояние уныния, но еще в любом физическом труде, в отличие от духовной жизни, виден плод. Ведь специфика духовной жизни в том и состоит, что чем больше мы трудимся, чем больше возделываем ниву своего сердца, тем в худшем состоянии мы себя видим. Чем больше в нас Бога, тем острее мы воспринимаем наше безобразие. Мы не можем, сделав что-либо, ощутить, что это наш успех, тут же разовьется тщеславие, которое окрадывает в нас благодать, и снова подступают страсти. Поэтому мы не можем никогда насладиться тем, что принесли какой-то плод духовной жизни. Кто знает по опыту, это и является одним из самых болезненных явлений духовной жизни, именно оно чаще всего и провоцирует уныние.
Представьте себе: человек решил побороть чревоугодие. Начал он делать какие-то упражнения. Тут не ест, тут не ест, тут не ест… Неделю, месяц, полгода сухари, вода, сухие яблоки, смоквы. Стоит только ему подумать: «Ну вот же, я прожил неделю, кушал только два раза хлеб с водой; значит, я чего-то достиг, я смог», – или возвращается прежняя страсть, или приходят другие страсти, или, что еще хуже, ничего не приходит, человек начинает мнить о себе, думать, что он чего-то смог, чего-то достиг, что он великий подвижник, и это бывает хуже, чем если бы он ел все подряд. По крайней мере, он бы чувствовал себя смиренным, а сейчас он вознесся. Именно про таких Иоанн Лествичник и говорит: лучше грешник кающийся, чем праведник, не имеющий нужды в покаянии.
Но если человек правильно борется со страстью чревоугодия, то начинает замечать, что сколько ни пытается преодолеть ее, она у него не преодолевается. «Ну и что, что я сегодня съел всего-то это или это, глазами-то я съел все, мне хочется, я просто сдерживаюсь, буквально борюсь, напряженно отворачиваю глаза, мне хочется это съесть, я просто себя сдерживаю». Он не может погордиться, он не может утешиться. Когда он проживает Великим постом три недели, он понимает, что ему по-прежнему хочется колбасы, он честно постится, но колбасы-то ему хочется. И он впадает в уныние. Не от того, что ему хочется колбасы (когда кончится пост, ему хотеться не будет, он съесть ее не сможет), а потому, что он не изменяется. Он начал пост, прошло три недели, а он по-прежнему хочет скоромной пищи, она приходит ему на память. Он борется с перееданием, но ест лишний кусок хлеба или пьет лишний стакан воды. Все это угнетает, он не может порадоваться тому, что вроде боролся три недели, но ничего не достиг. Вот это ввергает в уныние.
Противоположна этому физическая деятельность, когда ты всегда видишь плоды своей деятельности. То ли дело вскопал огород, видишь – аккуратненькая грядочка, перекопанная, взрыхленная. Удивительно смотрится черная ровная земля. Что-то сеешь, начинают расти сорняки, уже не так радостно смотрится, начинаешь пропалывать. Проходит месяц – видишь: вот морковка или свеколка. Ты все аккуратно выполол, видишь, как красиво, тебя это утешает, у тебя радость, ты видишь плоды своих усилий. А потом, когда все это выросло, когда ты все убрал и видишь горку этой моркови, свеклы или еще чего-нибудь съедобного, ты понимаешь, что трудился – и вот он, плод. И ты ешь эту морковь или картошку, свеклу действительно с наслаждением, потому что это то, ради чего ты трудился. В духовной жизни никогда ничего не получишь. Поэтому естественно, что физический труд помогает, и очень сильно помогает, преодолеть вот это самое уныние (тем, что принципиально иная установка в физическом труде).
Пример успешной борьбы с унынием
Некогда мне довелось присутствовать на одной из первых бесед, которые стал проводить публично духовник нашего Ново-Тихвинского женского монастыря схиархимандрит Авраам. И он рассказал немного о своей жизни. Мне очень запомнился один его рассказ. Он рассказывал, что он из Одессы и его духовнику запретили встречаться с прихожанами. И тогда тот старец успел передать ему записку, что если что-то нужно, то он может спросить это у одной бабушки. И вот тогда еще юноша, будущий отец Авраам, пошел к этой бабушке. Она жила достаточно далеко от Одессы, надо было ехать на электричке. И вот он попал в некий дачный район, бабушка жила там все время. И понятно, это Одесса, не Урал. Он рассказывал, как она жила.
Бабушка пенсионерка, получала какую-то крошечную пенсию, растила свой огород. Но поскольку она жила в Боге, ей было совсем немного нужно. И вот ритм жизни этой бабушки поразил, покорил меня. Она вставала рано утром, молилась продолжительное количество времени, потом, пока не жарко, работала в саду, в огороде. Потом вкушала пищу. Пока пища готовилась, она читала Библию или святых отцов. После этого отдыхала. Потом снова молилась. Когда наступал вечер, она шла снова немного поработать в огородике, потом читала, еще что-то делала, набирала воды, поливала, прибирала в комнате. И заканчивалось все молитвой. То есть у нее сочетались труд, работа, молитва, чтение и какие-то небольшие бытовые вещи. При этом она все время была с Богом, всегда. Именно для этого будущего отца Авраама и отправил старец к этой бабушке, чтобы он увидел вот эту несуетность жизни.
Несуетность потому, что бабушка была в Боге, ведь суета – это когда человек делает нечто бессмысленно, бестолково. То же самое можно делать с Богом, и это будет осмысленно, насыщенно, будет созидать тебя и созидать тот мир, в котором ты трудишься. Надо научиться вот этому неспешному и ритмичному течению жизни.
Конечно, это трудно сделать нам, работающим людям; вернее, нам кажется, что это трудно сделать, и мы сейчас это не будем обсуждать, мир старается, чтобы мы не были с Богом. Но человек на пенсии вполне может так жить, пусть и в квартирке, дело-то не в этом. Можно и в квартирке завести сад, можно посадить цветы, можно заниматься рукоделием, чем угодно. Дело в том, что должен быть вкус к подобному роду деятельности, должно быть стремление, навык к тому, чтобы жизнь-то проходила с Богом, а не в суете, чтобы действительно какое-то место труду, чтению, молитве и отдыху было. Должно прийти понимание, что старость нам дана не для того, чтобы продолжать суетиться, а как раз для того, чтобы отойти с дороги и подумать о себе, о своей душе, о самом-самом важном, что есть.
И именно для этого Промысл Божий устроил старость, человек доживает до старости, благодарно принимает дар этого возраста, чтобы теперь никуда не бежать, не суетиться, не болтать, не пытаться чего-то доказать, чего-то добиться, а тихо и мирно думать о своей душе, постепенно приближаясь к Богу. И вот эта деятельность не будет суетной, когда мы будем неспешно что-либо делать не ради результата, а ради процесса.
Мы же в огород выходим и считаем ведра, сколько мы собрали клубники, сколько мы собрали картошки, мы живем плановой экономикой. «О, перевыполнили план! Классно! Здорово! Хорошо поработали. О, а в этом году мы не выполнили план, плохо трудились, погода была плохая». А зачем это? Дети наши живут сами, нам не так много надо. Нужно научиться думать не о том, «сколько», а о том, что сейчас надо пойти поработать. Просто поработать, стараясь не суетиться. Чтобы просто попытаться изменить положение тела, обстановку вокруг себя, но, стараясь не отвлекаться мыслью от Бога, вырастить урожай, чтобы было чем накормить гостей или было что подать нуждающемуся.
Когда мы перестанем суетиться, когда поймем, что главное – это совсем не то, «сколько», а то, чтобы мы в мире проводили свои дни, тогда мы увидим, как много лишних движений делаем. Мы увидим, как можно, оказывается, и в повседневной жизни быть с Богом, и тогда глубокий мир сойдет на наше сердце и совершенно все в нас изменится.
Записала Инна Корепанова
Вернуться к списку