Видеозапись сделана в ночь со 2 на 3 июля на ночной Божественной литургии.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа!
Сегодня вы слышали в евангельском чтении слова, которые регулярно читаются всякий раз, когда мы вспоминаем какого-нибудь преподобного отца, а сегодня их немало, — целый собор афонских святых. «Научитесь от меня, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим.» Не можем мы найти покоя, — не можем, пока не смиримся. У каждого — своё: кого-то раздражают близкие, кого-то — дети, кого-то — родители, кого-то — коллеги, кого-то — жизнь, кого-то — обстоятельства, историческая эпоха; но обязательно этого покоя нет, человек недоволен своей жизнью. Ни у кого нет просто: «Всё хорошо, Господи — но вот если бы было ещё вот это, и это и это тоже, — я бы жил в раю.» Нет ни у кого такого. Человек упорно не хочет смиряться. Он всё готов сделать: молиться, поститься, ходить в храм, даже службу стоять по восемь — десять часов. Одного он не хочет: он не хочет слушаться и смиряться, смиряться и слушаться.
И вот Христос являет нам… Мы привыкли к этим словам: образ смирения. Мы привыкли — и потому не воспринимаем. Ну вот, возьмём, к примеру, мужа, — мужа, который говорит какую-то ерунду. Он говорит, что сегодня надо ехать на рынок, а я собралась в храм, потому что Троица, или еще какой-то праздник. А он говорит: «Надо на рынок.» Я говорю: «Я буду больше слушать Бога, чем тебя, безбожника, поэтому я пойду в храм, а ты поезжай на рынок и ходи там, сколько хочешь!». Или начальник, который говорит: «Надо делать так», — а я же понимаю, что он ерунду говорит: если так делать, то предприятие разорится, — поэтому делаю по-своему, спорю с ним, доказываю, что он неправ, пока он, наконец, не приходит в бешенство, наговорит мне всяких вещей, за которые потом будет стыдно; я пойду домой, торжествуя, что, хоть он и наговорил мне гадости, но всё-таки получилось по-моему, и предприятие будет теперь процветать. И ещё какие-нибудь вещи, — каждый знает свою историю, каждый недоволен властью, своим начальником, своим мужем, своей женой, — чем-нибудь недоволен, потому что всё неправильно делается, никто ничего не понимает, — а я всё понимаю. Мы все пытаемся делать какие-то дела, а Богу дела наши не нужны, Ему нужно, чтобы мы смирились. Ему ничего не нужно. Если бы Он хотел привести эту жизнь в рай, Он бы это сделал. Он может это сделать и без нас. Единственное, что Он не может сделать без нас, — это превратить в рай наше собственное сердце, а царство Божие — только там, внутри; Его там нет: там — «я», возмущенное, недовольное, ищущее собственной правды и торжествующее тогда, когда эта правда является.
Посмотрим на Христа: вот Он идёт, вот Он страдает; вот, Его бьют; вот Его убивают, — какой в этом смысл? Какой смысл в том, что убивают праведника? Какой смысл в том, что лжецы, дураки и трусы убивают хорошего человека? Как можно вообще на это смотреть?
Почему Бог на это смотрит? Как смеет вообще это происходить на глазах у нормальных людей, — скажем, у Иоанна Богослова, у Марии Магдалины, у Матери Христа? Вообще, что такое происходит? Это же ненормально, это же — попирание всех основ, беззаконие, надо вмешаться, остановить казнь, запретить всем, убить, расстрелять всех, чтоб только жил праведник, — ведь это же нормально. Именно так нужно сделать! Если бы мы там были, у креста, мы же так бы и сделали: схватились бы за копья, стали бы бить этих римских воинов, подняли бы восстание: «Как вы смеете вообще? Вы понимаете, что вы творите? Единственного праведника на земле вы убиваете!» И легли бы там костьми, если бы вызвали на нас весь полк; мы попытались бы освободить Христа — и умерли бы бесславно, бестолково, — и все мы, все люди — пошли бы в ад. Мы бы очень гордились тем, что хоть одно доброе дело мы сделали: праведника освободили, но Он никому не даёт этого сделать, да и не посмел бы никто.
Но Он сам-то терпит, Он-то понимает, что творится беззаконие. Но именно претерпев это беззаконие, вопиющее беззаконие, суд неправедный заведомо, убийцы — беззаконники априори; все кругом виноваты, все кругом неправы, но это нужно потерпеть, чтобы все спаслись. И, как говорится в апостольском отрывке, за это Бог превознес Его и даровал Ему Имя выше всякого имени, и перед ним склоняются все, потому что Он — наш Спаситель. Но мы никогда так не делали, не делаем, и Господи, Ты уж нас прости, делать не собираемся, не будем, — Ты можешь думать, что хочешь, делать, что хочешь, — но мы боролись и будем бороться за то, что мы считаем правильным, за то, что мы считаем честным, за то, что мы считаем умным. Мы стояли на том и будем стоять. Позволь нам иметь свою точку зрения на всё, что творится в этом мире. Ты можешь, конечно, спасать или не спасать, — Тебе всё это не понять, но мы как жили, — так и будем жить, — говорят Ему христиане, которые, конечно, после этих слов теряют право называться Его учениками. Сегодняшний отрывок так и назван был: «Рече Господь Своим учеником: Научитеся от Меня, яко кроток есмь и смирен сердцем.» Вот этому нужно научиться. Какая разница, что вокруг происходит? Какая разница, что творится? Какая разница, что мир рушится? С нас за это не спросят. С нас спросят только одно: ты покорился воле Божией или нет? Ты смирил себя? Ты был послушен Богу даже до смерти? Ты сделал то, что Бог велит тебе сделать? Ты принял ту власть, которую поставил над тобой Бог? Ты принял тех начальников, мужей, господ, которых поставил над тобой Бог?
Был такой удивительный святой, русский Ваня, который во время русского похода в начале восемнадцатого века попал а плен одному турецкому вельможе. Обыкновенный русский солдат, просто русский Ваня. Неизвестно даже, звали его Ваней, или нет, но в историю он вошёл, как «русский Ваня», Иван Русский. Он попал в плен; он ничего не знал, ничего не умел, не читал книжек. Вряд ли он читал Писание, но он видел перед собой крест всегда, с детства, и всосал с этим крестом мудрость Христову. Когда он попал в плен, естественно, над ним издевались, и, чтобы хоть как-то облегчить эти скорби, издевательства, все до единого его однополчане, попавшие с ним в плен, приняли ислам. А он — не принял ислам: как я могу принять ислам, если я христианин? Естественно, его били, убивали, естественно, его мучили, издевались, начальник был жестокий, злой, глупый, но Иван его слушался — слушался этого дурака начальника, раз уж Бог поставил над ним этого пашу. Он слушался, и делал то, что надо было делать, что тот велел, и терпел побои, и снова трудился и снова терпел побои, и, в конце концов, стал святым, — так, что эту святость заметил даже его хозяин и стал относиться к нему с уважением, иногда прибегал к его помощи. Те же греки, жившие в том месте, давно считали его святым, они тайком молились и просили, чтобы он помолился за них. Когда они уходили спустя почти сто пятьдесят лет с этого места, эти люди, которые не знали живьём Ивана Русского, но слышали от отцов, они мощи забрали с собой, унесли их в Грецию, где они и находятся, мощи обыкновенного русского крестьянина — солдата, который просто слушался и терпел, не пытаясь переустроить этот мир, — а пытаясь переустроить своё сердце, выполняя то, что велит Бог; и перед именем его тоже преклонились люди.
Нет, мы, конечно, не хотим, чтобы перед нашим именем преклонялись, но славу нашего Бога мы получим только, если перетерпим до конца. Понимаете, что такое претерпеть до конца? Какой смысл терпеть, если я делаю, что хочу? Что терпеть? Скорби этого мира? Жару? Холод? Жажду? Безденежье? Так это все терпят, — со Христом, и без Христа — куда деваться? Грабить же не пойдёшь, Солнце не выключишь, дождь не отключишь, деньги себе не нарисуешь, — да уж терпеть надо, и люди терпят все, но христианин — это тот, кто видит во всём этом смысл. Бог велел смириться мне под Его волю, которая выражена в тех людях, в той власти и в том законе, которые надо мной поставлены. Вот наша многострадальная Церковь терпела, когда её вздёрнули на дыбу, — что при Петре, что при советской власти, — когда её не мучили? Когда её не гнали? Когда её не пытались любым образом изнасиловать, чтобы ей было плохо? Церковь терпела, — и где эта власть? А где эти вожди? Где эти цари и либералы, которые пытались сделать себе имя на том, что они унизили Церковь? А Церковь жила и торжествовала, процветала и умножалась, и хотя каждое столетие все говорили, что всё: Церковь умерла, — но вот уже двадцать первый век на дворе, интернет и коронавирус рулят миром, а верующие, — на тебе, — всё ещё есть, всё еще собираются. И они собираются здесь только потому, что хоть что-то терпят и хоть перед чем-то смиряются. И когда они перестанут терпеть и смиряться, Церковь кончится. Мы уйдём, закроем дверь за собой и будем жить, как все. Если благодать Божия ещё с нами, — то только потому, что мы терпим, смиряемся, — то есть, покоряем свою волю, отсекаем свою волю перед волей Божией, явленной нам в обстоятельствах этой жизни. Будем смиряться, будем терпеть, усиливаться всё больше и больше покорить себя Христу, чтобы сердце наше обрело покой в Боге. Аминь».
Автор: Константин Корепанов
Видео: Евгений Панферкин
Текстовая запись: Елена Плотникова Вернуться к списку