В ночь с 6 на 7 мая в Верхней Пышме в крестильном храме святителя Стефана Великопермского состоялась ночная Божественная литургия.
Участниками Богослужения записана (на смартфон) проповедь отца Константина Корепанова, и они делятся ею с нами.
Традиционно ночные литургии в храме Стефана Великопермского проходят каждую первую субботу месяца. Ждём на совместную молитву.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Сегодня вы слышали в евангельском чтении притчу, которую говорит Христос, притчу известную, и даже ставшую основанием очень распространенного, некогда запрещенного, но ныне снова очень популярного иконографического сюжета: Христос – Добрый Пастырь, несущий на своих плечах овцу. Притча простая, все знают о Пастыре Добром, который оставляет девяносто девять незаблудших овец и идет искать одну заблудшую. Что может быть проще? Любой, на самом деле, делает так. Если бы вы были пастухами, если бы у вас были дети – много детей, не один – два, а десять – пятнадцать, как у отца Николая Малеты в его семье, в которой он родился, вы бы знали, естественно, что мамочка переживает не за того ребенка, который все сложил, который работает, который имеет семью, здоров, — а за того, который плох, за того, который наркоман, преступник, бандит, у которого не складывается семья, у которого болезнь. Это же — нормально, это — естественно. Но когда это все переносится на ниву церковной жизни, все эти естественные вещи в нашем сознании перестают работать. Эта притча об овцах, о потерявшейся, заблудшей овце вправлена в контексте Евангелия от Матфея в разговор Христа о закваске фарисейской. Именно, закваска фарисейская, которой мы все заражены в изрядной степени, мешает нам принять и применить очевидность этой формулы жизни приходской деятельности. Стоит нам только чуть-чуть ощутить свою незаблужденность и понять, что у нас есть некая общность незаблудших, так сразу же мы начинаем клевать заблудших: «А что это она ходит? А что это она делает? А что он такой? А почему это батюшка с ним проводит много времени?» Вот это недоумение, недовольство ясно обозначает, обличает нас в том, что мы заражены закваской фарисейской. Просто элементарно. Ну, в Пышме этого нет, Пышма – святое место, а в Екатеринбурге, в Троицком соборе это в изобилии встречается. Стоит очередь на исповедь, человек пятьдесят: «А что они там разговаривают? Что они так долго стоят? Ну, пришла, грехи сказала и — всё! Что там стоять-то?» Эта мысль поражает почти всех в очереди. Но мысль эта свидетельствует человеку, что он здесь стоит зря, потому что он не видит своих грехов. Он видит только неудовольствие от того, что она занимает слишком много времени. Это значит, что нет любви.
Вот, сидим мы в очереди в больнице. От рака в зобу спирает дыхание, в глазах меркнет. Мне плохо, я думаю о своих болезнях. Мне бы до кабинета дойти каким-нибудь образом. Я вся погружена в свою болезнь. Я думаю о ней. Я не сужу никого. Я понимаю, что всем в очереди плохо. но мне надо дожить до приема у врача.
Мы неправильно себя ведем. Но эта неправильность обозначает, что мы – фарисеи, что мы имеем только вид благочестия. А подлинного благочестия в нас нет. По отношению к нашим братьям и сестрам мы легко можем понять, кто мы на самом деле: фарисеи или Божия семья. И если мы видим, что сердце наше бунтует, когда священник уделяет внимание кому-то другому, если у нас есть неудовольствие тем, что сбивается нормальный ритм жизни, что что-то происходит не так, как должно, как, мнится мне, должно происходить – человек должен понять: у него закваска фарисейская, в нем — не Дух Святой, не Духом Святым он всквашен, а закваской фарисейской. И это – самая распространенная болезнь любой христианской общины.
Ну, ладно. Община – Бог с ней – как-нибудь выправится. В конце концов, действительно, это же люди, более или менее незаблудшие, пока кто-нибудь молодой и юный туда не явится. Но у нас же ведь есть еще и свои семьи, в которых, к сожалению, далеко не все — незаблудшие, не все такие, как мы. И мы переживаем за их участь: как же они, бедолаги, будут стоять на суде? Вот я, Господи, уже в числе спасенных, а сын мой непутевый, ирод поганый, — не такой. Он – заблудший: у компьютера сидит, не работает, телевизор смотрит, к любовнице ушел, детей не воспитывает или не хочет рожать, или еще что. Как же мне, Господи, этого непутевого спасти? Как же мне его, непутевого, в Церковь Божью привести? Как же мне его, непутевого-то, причастить-то бы? – такая мысль нас точит. И мы, не зная, как еще подступиться к нашему близкому, приходим и говорим: «Ну, что? Ну, что ты в своем компьютере, смартфоне, телевизоре или книге нашел? К Богу надо идти, дурень ты! Не понимаешь, что ли? Это все – ерунда! Это все сгорит, сгниет. Ты же в аду гореть будешь! А вот был бы, как я, — молился бы Богу, верил бы в Него всем сердцем, глядишь — и спасся бы, — как я, разумеется.» И вот эта притча говорит и о нас тоже, о таких всех самодовольных фарисеях.
Что делает Христос, чтобы спасти эту заблудшую овцу? Вот идет Он, Пастырь, нашел Он ее. Видит: овечка лежит в яме . Вот, упала. Шла, шла – и упала в яму или в ущелье, или в пропасть — и где-то там внизу блеет. А я стою наверху и кричу, ору ей: «Что, дура, довыпендривалась? Говорили, что со стадом ходить надо, говорили — слушаться надо меня? Ну, и что — хорошо тебе теперь там? Лежишь ты там в этой пещере, в ущелье, в своей пропасти земной? Ну, много ты нашла там, — в своей пропасти-то? Вот, говорила же тебе!» Ну, лекцию прочитали коротенько, часа на полтора, проповедь потом, включили потом отца Андрея Ткачева – у нас всегда с собой в наушниках есть. Вот, включили, прослушали. И говорим: «Ну, вот и сиди там! Будет тебе урок!»
И пошли дальше, думая: «Тяжелая жизнь у христиан все-таки, тяжелая. Вот так их всех этих, заблудших-то, обличать!» Но мы так и делаем. Мы можем, конечно, снизойти, спуститься. Все-таки издалека Ткачева не расслышать. Спустимся, поставим ей наушники, чтобы слышала непосредственно. Отчитаем, — может, там даже пару пощечин влепим: все равно ведь обездвижена, ноги сломаны. Потом скажем: «Ну, вот и сиди теперь здесь! Получила по заслугам — вот и будет тебе урок и наказание. Впредь не будешь! Вон, там уже волки прячутся за камнями, я уйду — они тебя сожрут.» Вот. А я, довольный своим христианским благочестием, пойду дальше. Так мы делаем? Так? Мы же кричим, обличаем, укоряем и постоянно тыкаем: «Вот, видишь, я же говорил! Вот видишь — меня не слушался, мне не подчинялся! Если бы читал Евангелие, как я тебе говорил, молился бы, как я тебе говорил – было бы не так.» Хорошо, конечно, что мы, все-таки, не пастыри, а так, — тоже заблудшие овцы, погавкать любим. Нет-нет, да спустится к ним Пастырь и молча возьмет их на свое плечо, взгромоздит и потащит к этим незаблудшим. Вот так надо.
Если вы христиане — вы встаете на коленочки, берёте, грузите вашего заблудшего родственника — и несете его, сколько сил хватит. Не хватит — Пастырь придет, поможет. Но нельзя укорять человека, нельзя делать ему замечания. Это — не христианское поведение, это не та закваска, это не жизнь вечная, это — вечная смерть! Это — вид благочестия, которое обрядилось в смерть. Вы — мертвые! Если вы не чувствуете любви, если вы не плачете с упавшей овцой, если вы не перебинтовываете ей ноги, заливая их своими слезами, — вы не знаете Христа, вы не знаете Жизни, вы в смерти пребываете! И вся наша беда — от того, что мы ходим и пилим друг друга, медленно сживая и его и себя со свету, медленно погружая и его и себя в смерть. Чтобы оживотворить, надо излить на человека слезы, надо излить сострадание, надо не пилить его, а напоить; надо не поучать, а ободрить; надо прижать, надо обнять человека. Вы встречали в жизни недолюбленных людей? Встречали? Какие она колючие, нервные, какие они потерянные люди! Они не знали человеческой любви, и мучаются от того, что их никто не любил, тогда, когда нужно любить! Их Бог привел сюда, в общину, в ту или иную, привел, чтобы здесь их обняли, чтобы здесь их прижали к груди, здесь прижали их крепко-крепко; если надо — чтобы их раны, их язвы омыли своими слезами. Тогда мы сами получим приращение Благодати Божией, тогда сами мы увидим, что в нашем сердце произрастает росток Жизни — если так будем относиться к тем, кого приводит Бог к нам. Но если в нас — ропот и возмущение, неудовольствие и желание поучать, запретить, заклевать…. Я помню первый и последний опыт моей жизни… Папа держал цыплят бойлерных в начале 90-х, в теплице, в саду. Время такое было в Пышме. Надо было их ездить кормить. Машина была, и он ездил, кормил их утром и вечером. А как-то он не смог, в командировку уехал — и это выпало мне. На велосипеде мне надо было приехать и покормить. И для меня было жутким потрясением, когда я увидел, как заболевшего цыпленка вся стая заклевывает до смерти. Для меня это был сильнейший шок, я сказал тогда, что больше не буду курицу есть. Я еще тогда был маленьким, глупым, чуть больше двадцати, и еще не знал, что люди ведут себя так же, и этот опыт, когда свои добивают раненого, вместо того, чтобы его поднять на крыло, каким-то образом согреть, для меня был жутким потрясением.
Куда уж дальше падать-то, если мы, Церковь Христова, семья Христова, вместо того, чтобы обнимать и поддерживать, как сорок мучеников друг друга, мы будем доклевывать, заклевывать, добивать, унижать человека, который оказался слабее нас; временно оказался слабым, менее воспитанным, менее благодатным, чем мы? Ведь это тоже от Бога происходит: Бог попустил нам сегодня быть сильными, а его попустил быть слабым, чтобы мы, явив к нему милость и сострадание, сделали крепкой свою собственную силу — точнее, ту силу, которую даровал нам Бог. Бог увидит наше милосердие, и укрепит нас в борьбе со страстями. А если увидит, что мы не милосердны, что мы жестоки, и не сжимается наша душа от боли другого человека — тогда и нам придется побывать в том же состоянии, в котором находится этот обижаемый, не принимаемый нами человек. Община Христова тем и проявляет себя, что она немощи немощных носить умеет. Аминь.
Аудиозапись проповеди: https://disk.yandex.ru/d/iNHj1QCtjnkDrQ
Видеозапись на нашем канале в YouTube: https://youtu.be/C-Xv6zTHhKs
Автор: Константин Корепанов
Видеозапись: Андрей Серафимович
Текстовая запись: Светлана Наумова, Лариса Емец, Елена Плотникова.