Проповедь иерея Константина Корепанова в среду первой седмицы Великого поста после Великого повечерия с чтением канона преподобного Андрея Критского в Свято-Троицком кафедральном соборе г. Екатеринбурга.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Мы заканчиваем 3-й день поста, 3-й день читаем Великий покаянный канон преподобного Андрея Критского. Как предполагается, главный плод этого канона – это сокрушенное сердце и покаянный плач. Но это только начало, это – 3-й день поста, только первая неделя, и только в эту неделю каждый день читается Великий покаянный канон Андрея Критского. А потом – пятница, суббота, воскресенье, – и потекут дни Великого поста, – но без сокрушения и плача; и то, что было собрано, то, что было выплакано, то, что было пережито в первую неделю, вдруг рассеется, как песок сквозь пальцы, как вода: ушла, и ничего не осталось. Да, конечно, ещё на пятой седмице Великого поста мы снова будем читать этот канон во время Стояния преподобной Марии Египетской, и, быть может, если Бог даст, мы снова переживём сокрушение и плач, – но так бывает не всегда. Такой порыв, какой бывает на первой неделе поста, потом, как правило, не повторяется. И вот, мы прошли эту неделю, и, по сути своей, — не по гастрономии, не по животу, а по жизни – пост-то кончился; плач перестал, слёзы не льются, сокрушения-то нет. Конечно, если бы (всякое бывает) мы ходили в храм каждый день, вслушивались в слова трипеснцев Триоди, в стихиры покаянные, – быть может, нам бы удалось сохранить сокрушение сердца, – но это невозможно: мы приходим сюда вечером, а всё остальное проходит мимо нас.
И вся задача наша – в том, как нам сохранить то, что мы здесь, как капельку света в ладошке держим, или в сердце своём вместим; как это всё сохранить-то? Хотя бы до Страстной седмицы, уж не на весь-то год, но хоть бы немножко сохранить, – как? Ведь вся задача человека – в том, чтобы он сокрушался о своих грехах. Для чего человек ходит на исповедь перед причастием? Грехи, что ли, замаливать? Нет, для того, чтобы пережить хоть что-то, что привело бы его к сокрушению сердца, – чтобы сокрушилось его сердце. Ведь то же самое мы делаем и здесь во время Канона: вспоминая грехи, сокрушаем сердце. То же мы должны делать на исповеди. Не просто отчитываться о “проделанной работе”, а сокрушаться сердцем: “Прости меня, Господи! Я согрешил!” То, что пережили мы здесь – это опыт на весь год, мы можем прикасаться к нему кусочком своего сердца, когда стоим на исповеди, вспоминая, о чём каялись, вспоминая, как сокрушение сердца может пройти проторённой дорогой. Знаете, как ходишь на старую заимку: ходишь каждый день; смотришь – тропинка образовалась. Потом неделю не ходил, а тропинка-то есть. А если каждый день по этой тропинке ходить, она ведь не зарастёт; и каждый раз хоть немножко, — не так, как во дни Великого поста, не так, как в первую его неделю, – но всё-таки какое-то сокрушение во время исповеди может быть: “Прости, Господи! Прости! Если можно, пощади меня!” – говорится в сегодняшнем тропаре Канона. Это крик души человека, сознающего, что кругом согрешил, что кругом виноват.
Если бы так человек относился к исповеди! Если бы он не просто формализировал этот процесс, сдавая свои грехи, как грязную одежду, – а действительно бы омывал грязные места своей души слезами покаяния, — тогда бы была польза от этой недели, от этого плача на Каноне.
Но самое-то важное, самое главное – это действительно прочувствовать, прожить, что я – грешный человек, опуститься на колени, не только согнув свои ноги, – но согнув свою душу. Как пелось сегодня в кондаке Покаянного Канона: “Душе́ моя, душе́ моя, востани, что спи́ши? Конец приближается… “ Конечно, когда тебе двадцать пять, как семинаристам, – о, фантастика какая – конец приближается! А когда тебе семьдесят? Ведь он же правда, приближается! И ведь стыдно будет стоять на Суде с нашим брюзжанием, с нашим осуждением, с нашей нелюбовью ко всем, – чем мы оправдаемся на Суде? Что мы скажем Господу? В храм ходил? – Так не надо было, – надо было заповеди исполнять: любить, прощать, не судить, молиться за обижающих – что ты сделал из этого? Тогда мы услышим, как и девы юродивые, которые вспоминались сегодня в Каноне, у которых светильники погасли, и двери перед ними закрылись, и услышали они голос Жениха: “Я вас не знаю!” Вы только задумайтесь: что может быть страшнее этого голоса! Мы топтали дворы Господни и думали, что мы – свои Богу, – а Он говорит: “Нет, Я вас не знаю!”
И этот страх перед тем, что мы можем услышать о том, что Он нас не знает, должен сокрушить нас здесь, на первой седмице Великого поста. Мы должны почувствовать: “Это ведь правда – почему это мы решили, что мы – свои Богу? Свои – это те, кто исполняет заповеди, а мы их не исполняем.
Мы считаем себя своими Господу на том основании, что мы здесь стоим, а не там, где-то в кабаках пляшем, что мы пост соблюдаем, а не мясо едим, что мы где-то на клиросе служим, а не песни в кабаках поём – только на этом основании. Но быть своим Богу – это не быть просто праведным, – это исполнять Его заповеди. “Не всяк, говорящий мне Господи, Господи, войдет в Дом Отца Моего, — говорит Христос, — а только творящий волю Его”.
И вот прожить, прочувствовать это мы должны. И когда мы это прочувствуем, надо эту память сердца хранить, – чтобы сердце помнило, что́ важно, а что не важно, за что я буду судим и как я могу оправдаться. И вот тогда сокровищница сердца сохранит это переживание – какой я беспомощный, и что нужно делать, как надо потрудиться, чтобы это сохранить. А сохранить можно только одним образом: выйдя отсюда, опять-таки, исполнять заповеди Божьи: не судить, не превозноситься, не укорять никого. Да, именно сейчас это почти даже возможно, почти даже просто, потому что я сейчас плакал, и мой смердящий труп лежит у меня перед глазами и воняет. Мне не видно чужих грехов. Из-за дыма, смрада собственного сердца я не вижу чужих грехов. Но ничего: постою на воздухе – дым развеется. Да нет — грешники ходят вокруг меня, грешники; и я возвращаюсь к прежнему.
Но в первую неделю мне не дают выйти, чтобы развеять смрад своих грехов. Я должен его обонять. Я должен носить в себе этот смердящий труп своей собственной души, своего паралитика, который не может сделать ничего. И тогда я, помня о том, какой я беспомощный, какой я грешный, – потому что Бога я не люблю. Если бы мы любили – я бы исполнял Его заповеди. А я исполняю только свою волю. Людей я не люблю, потому что что́ я для них делаю каждый день? Ничего. Я весь погружён в себя — в свои проблемы, в свои скорби – до человека мне нет дела, – не то, что там до нуждающихся, – просто до своей жены или своего мужа. Мы даже в пост продолжаем ссориться, винить, выяснять отношения, оправдываясь, что это бесы нас искушают. Так и говорим – у нас термин церковный появился – великопостное искушение. А также иногда кто-нибудь раздражает: “Вот, началось: уже великопостные искушения пошли. Что я могу сделать? Положено раздражаться Великим постом, злиться положено Великим постом, не любить никого положено Великим постом. Так и прохожу весь пост, как самый злостный лицемер; не исправляемся, заповеди не исполняем. Но мы так внутренне довольны сами собой – “не такие, как те, которые пост не соблюдают. Не такие. Вот, нас тут мало осталось. А сколько, на самом деле, должно было быть здесь?” И так радостно, что нас осталось так мало. “Я — избранный, я здесь стою. Я не где-то там торчу.” И вот это чувство самодовольства мешает нам поститься, мешает каяться, мешает примириться с Богом.
И дай Бог, дай Бог всем так нам пережить отвращение, ненависть, просто до тошноты ощущение к себе самому такому. Что будет со мной, когда я встану на Суд? И как поется в кондаке: «смущён буду». Я-то думал, а оно-то оказалось все совсем не так, и ничего уже не изменить, ничего не сделать, все кончено. Эх, что ж я раньше-то не плакал о своем заблудшем человеке.
Люди думают, что все дело христианского подвига в том, чтобы ничего не есть (ну, если, конечно, здоров), чтобы больше молиться, побольше, побольше: акафисты и каноны, Псалтирь – чтоб побольше, и почаще ходить в храм. Это и есть подлинное христианство. Всех, кто так думает ждет разочарование. Очень глубокое и страшное разочарование Страшного суда. Это все к христианским заповедям, к любви Христовой отношения не имеет. И надо вслушаться в слова канона. Вслушаться, чтобы понять, как я уже говорил, что самое главное, то что подлинно важно, – что́ именно я должен сделать, чтобы у меня появилась надежда. Так, если я никого не осужу, – и меня Бог-то ведь не осудит. Так и слава Богу, – не будем судить. Если я всех прощу – так ведь и Бог меня простит. Не надо слишком много чего-то там делать, каких-то великих подвигов, просто всех прости, – и будешь прощён. Обними грешника – и Бог обнимет тебя. Помолись за грешника — и Бог подаст тебе руку. Улыбнись беспомощному человеку – и Бог дарует тебе радость. Бремя Христово легко. Аминь.
Текстовая запись: Елена Плотникова и Светлана Наумова
Оператор: Сергей Комаров
Вернуться к списку