Проповедь священника Константина Корепанова на Божественной литургии в Свято-Троицком кафедральном соборе г. Екатеринбурга в четверг седмицы 5-й по Пятидесятнице.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Сегодняшний Евангельский отрывок очень неудобный для произнесения проповеди. Так много разных вещей в Евангелии всегда являлись, и сейчас являются словами неудобными, и всегда хочется их избежать, обойти, а говорить о чём-нибудь более понятном, а главное – приятном. Но нельзя, ибо Христос предупредил всех: “Кто постыдится слов Моих, того и Я постыжусь на Суде”. И поэтому, как бы ни были эти слова неудобны, мы должны о них знать, должны слышать, должны думать.
Вот, занимается Христос обычным Своим делом: учит народ, исцеляет людей. И приходят к Нему члены Его семьи: Мама, Которую мы почитаем, как Пресвятую Богородицу, и братья (условно, – братья по отцу, которые родились у Иосифа до того, как он сочетался с Марией). Эти братья тоже люди не простые, некоторые из них станут апостолами, будут известными, – такие, как Иуда и Иаков, братья Господни. То есть, многие из них потом будут прославлены в лике святых и немало послужат. Но сейчас, на момент данного Евангельского времени, это просто семья, родные люди, в кругу которых Он вырос, – Его настоящая, естественная, человеческая семья: Мама и братья. Других родственников у Него, как у человека, нет; это для Него родные люди. Конечно, любой из нас, вообще любой человек встал бы и пошёл поприветствовать свою семью – уж, по крайней мере, маму, – и ввёл бы её в круг этих людей, собранных здесь ради исцеления и назидания, в круг своих учеников, – как бы это сделали мы, и сказали: “Вот моя мама – любите её, цените её.” И мама бы преисполнилась гордости за своего сына, – и всё бы было по-человечески. Всё было бы так понятно и семейственно, – но Он так не сделал. Он их отверг. Он на них не отреагировал и даже не попытался извиниться, Он просто их отверг: “Я их не знаю, кто там стоит – понятия не имею. Мне нет до них дела, потому что только те, кто слышат и исполняют слово Божие, – показав при этом на учеников, – и есть Мои братья, Мои сёстры, Моя Матерь и Мои родственники. Только те, которые здесь сидят, только те, которые слушают Меня, те кто исполняют Моё слово, – те и есть Моя родня, и Я с ними, как с подлинной роднёй, провожу Свою жизнь. А те, кто не слушают Меня, – не Моя родня, Я их не знаю.”
Это очень больно. Мы ведь – не Христос, мы обычные люди. Мы привязаны к своим родным, и то, что Он так говорит об этом, для нас болезненно всегда, – потому мы и не замечаем этих слов. Вот, апостолы Его спрашивают, и Он говорит: “Истинно говорю вам: кто оставит дом свой и семью, и детей ради Меня, тот получит гораздо больше.” И ещё говорит: “Я не мир принёс на землю, но меч, чтобы разделить родню от родни.” Он не говорит: отделить верующих от неверующих, – Он говорит, что разделение пройдёт через семью, и внутри семьи одни останутся на стороне Христа, а другие – против Христа. Но мы этого не слышим, потому что нам очень больно. Он говорит: “Кто любит отца или мать, жену или детей более Меня, не достоин Меня, у него нет надежды быть со Мной. То есть, Он наступает на самые важные, на самые глубокие человеческие чувства и не стыдится об этом говорить, тем более – иудеям, для которых семья была чрезвычайно важна, как и вообще для всякого древнего народа, – а особенно для иудеев, для которых семья была всё.
Но Он говорит это не только иудеям, он говорит это всем верующим в Него людям: да, будет больно, но деваться некуда, потому что разделение проходит, как опять-таки говорит Христос, – до разделения состава и мозгов. Оно, как обоюдоострый меч, вонзается в сердце, и ничего с этим сделать нельзя – и говорить об этом неудобно. Конечно, будь здесь монах, он бы легко об этом говорил. Но всякому священнику, у которого есть семья, говорить об этом трудно, потому что и у него есть дети и мать, и отец, и жена, и любимые друзья, – он так же, как все люди, есть часть этого мира. Но невозможно умолчать, невозможно скрыть слово Божие, и мы должны об этом знать.
И вот, представим себе ситуацию, – простую, даже сказочную историю: вы пришли всей своей семьёй на Страшный Суд, – пришли и ждём решения Суда. Вот, Христос выходит и говорит: “Вот ты – (скажем, отец) – идёшь в рай, а вы, все остальные, – идёте в ад.” Естественно, перед нашими глазами происходит душераздирающая картина: как так? Плачут, обнимаются, прощаются навеки; отец весь в слезах, уревелся: “На кой мне сдался Твой рай, если там не будет семьи!” Ведь такая картина представляется?
Продолжая слова Ивана Карамазова, расширяя их до пространства семьи, каждый скажет так, – и этим навсегда закроет для себя врата рая, естественно, и пойдёт туда, куда пойдёт семья (но как это высоко и как это благородно!), – не бросив свою семью ради какого-то непонятного Бога, ради “какого-то” Христа, – остался им верен, прямо в духе всех “семейных ценностей”, любви человеческой, – и пошёл туда. Вот что нам рисуется, вот что отвечает нашим чаяниям. Конечно, в ад нам не очень хочется, но мы утешаем себя: “Да ничего, если семья будет рядом, то и там как-нибудь проживём! Здесь-то жили – чем же там хуже? Проживём как-нибудь и там! Лишь бы семья была рядом!”
Я не лукавлю – каждый думает так. У каждого эта картинка – только такая. Но Христос предупреждает: да, она такая и будет, только без пафоса и благородства. Да, такая она и будет; поэтому если вы любите семью больше, чем Меня, вы ничего не сможете сделать, у вас ничего не получится. Вы можете и не начинать: живите, дорожите своей семьёй, – и с вас довольно; по крайней мере, здесь проживёте в мире и гармонии и любви.
На самом деле, всё не так. На самом деле, человек, который возлюбил Христа, даже не усомнится в разделении семьи. Ни малейшая жилка, ни малейший кусочек сердца даже не шевельнётся у него в груди, потому что он не просто служит своему Богу, – он Его любит. Любит больше всего на свете, и, как любящий своего Бога, он знает, что если остальная его семья не может спастись, – значит, они ненавидят Того, Кого он любит. Они ненавидят Того, Кто дал им жизнь, они ненавидят Того, Кто умер за них, они ненавидят сам Источник Жизни. Они ненавидят Жизнь – и, в том числе, и его, их родственника, потому что как они могут любить любящего Того, Кого они ненавидят? Они отвергают все начала жизни и не могут любить никого вообще, потому что любящий другого рождён от Бога. Если они отвергли Бога, любви в них нет, и семьи нет, и ничего у них нет в душе, кроме смерти. Это – пустота; людей нет, сыновей нет, дочерей нет, нет жены, нет мужа; нет матери и отца – есть только форма существования смерти, форма существования зла.
И человек спасающийся это знает, и поэтому он не сомневается, что если эти люди не могут спастись, – значит, они уже давно умерли, не телом, а сердцем, объятым злобой и тьмой.
Это здесь можно тьму своего сердца каким-то образом прикрыть, затушевать, замазать и лицемерить всю жизнь, – но на Суде всё, что у тебя находится в глубинах сердца, станет явным; если там смерть, зло и ненависть, то это уже не спрячешь. И никакой семьи нет, потому что семья – это общность, а общность – там, где люди любят друг друга, соединяясь в любви с другими; а там, где ненависть – там нет семьи. И потому любящий Христа давно это знает: он это понял и это прошёл, – прошёл при жизни, и теперь до смерти, во время Страшного Суда для него нет никакого выбора: он давно всё выбрал; он выбрал жизнь и любовь и знает, что всё, что́ хочет жить, и хочет любить, войдёт в Царство Божие. Туда не войдёт только то, что любить не хочет, только то, что ненавидит жизнь, – только те, кто возлюбили смерть, зло и ненависть.
Это здесь все слова бессмысленны. Они давно потеряли смысл из-за частого их употребления. Там всё станет предельно конкретно. Любовь будет как алмаз, как отточенный меч, и если её нет, то это будет очевидно, и никакими словозаменителями это не спрячешь. Но чтобы это случилось, мы учимся этому здесь. Мы учимся любить Христа больше, чем свою семью. Мы учимся собираться здесь, в Церкви, и здесь обретать себе матерей и отцов, детей – сыновей и дочерей, братьев и сестёр. Мы здесь встраиваемся в новую семью; если мы здесь её не обрели, то это серьёзный симптом: а любим ли мы Христа? Или мы пришли сюда только для того, чтобы выпросить у Него что-то, для того, чтобы там, в нашем жилье, нашей семье, нашим родственникам было хорошо, – или мы действительно познали здесь Христа и здесь обрели новую семью? И это – вопрос практический, не праздный: потому мы не можем никого спасти, потому мы не можем никому помочь из наших близких, из нашей родни, что мы зависли между Церковью и между семьёй. Мы и не в семье, потому что мы сбегаем в храм периодически и что-то там вечерами шепчем на молитве; и не с Богом, потому что, на самом деле, все наши помышления – о том, что происходит дома, о том, – как там муж, как жена, как дети – а ко Христу-то мы не пришли, Ему не доверились, с Ним не начали жить, Его воля для нас не стала единственным определяющим законом. И потому мы не можем помочь, – не потому, что наши дети глухи к Слову Божьему, не потому, что они никогда не примут Слова спасения, – а потому что мы ничего им не несём. Мы не несём им Слова Божьего, мы не несём в груди теплоты нашего согретого Христом сердца. Мы не можем ничего им дать, кроме слов вразумления, назидания, укоров, обличений, злословия и неприязни. Потому что мы, как подлинные маргиналы, в Церковь не вошли и из семьи вышли; мы ни там не находимся, ни там; мы ни холодны, ни горячи – мы теплохладны. Поэтому мы ничего не можем сделать для тех, кто в нашей семье.
А почему? Потому что мы боимся прилепиться ко Христу. Мы боимся возлюбить Его всем своим сердцем. Мы боимся, что он, Его слово станет для нас всем: а как же семья – что с ней будет? И поэтому мыслями мы в семье, а телом – в храме, и ничего не достигаем.
Был такой замечательный епископ, архиерей Русской Православной Церкви, который вспоминал подобный эпизод своей жизни, – митрополит Антоний Сурожский. Он тоже сначала захотел стать христианином, а потом захотел стать монахом. У него была семья в эмиграции; он сам эмигрант, и была там мама и сестра, – в чужом городе, в чужой стране, без средств к существованию, и он – единственный кормилец; и он беспокоился о них, но и монахом он хочет стать. И вот, приходит он к своему духовнику и говорит: “Я не могу, я очень хочу стать монахом, но и чтобы сестра и мама не бедствовали.” Тот отвечает: “Так иди и корми свою семью – при чём здесь монашество?” “Нет, я люблю Христа и хочу быть с Ним.” “Ну тогда оставь семью. Оставь семью и иди за Христом!” “Но как? Я не могу оставить семью и идти за Христом, потому что ведь она без меня погибнет!” “Ну, тогда иди, живи в семье! Кто тебе мешает? Корми семью: содержи маму, содержи сестру, когда-нибудь, может быть, они встанут на ноги или упокоятся – и тогда ты станешь монахом. Зачем тебе лицемерить? Или этим занимайся, или тем, – но не пытайся на двух стульях усидеть и за двумя зайцами гнаться!” И вот, долго они с этим возились, и он, тогда ещё не митрополит, а обыкновенный человек, долго не понимал: как это можно быть со Христом, когда у тебя семья? Он долго боролся, молился и помнил о том, что перед ним целая плеяда святых это делала. Он понял, что все они прошли через отречение; он читал Евангелие, – а в Евангелии много слов об этом, в том числе “кто любит отца своего и мать больше Христа, не достоин Христа”. И вот, в конце концов, однажды он приходит к своему духовнику с сумкой с вещами: “Я пришёл. Больше к семье не вернусь.” Расположился тут, – а духовник говорит: “Забирай вещи, возвращайся к сестре и маме и заботься о них!” “Как же – ты же сказал мне от них отречься?” “Ты и отрёкся. Теперь ты будешь заботиться о них, не имея к ним привязанности, пристрастия. Прими их, как первое послушание от Бога, и служи им, как будто тебе это послушание дал Бог. Это твоё первое монашеское послушание.” И он вернулся домой, – но в сердце его прошло отречение; он вырвал их из сердца и взглянул на них по-другому – не как на свою маму и на свою сестру, а как на двух дочерей Божьих, которых Бог дал ему на попечение.
И мы все должны, и проходим, – по существу, Господь нас проводит через эти отречения тогда, когда мы крестим наших детей: ведь мы же их бросаем в пасть гроба, погружая в купель; мы их хороним вместе со Христом; мы убиваем в себе, как Авраам, привязанность к ним, чтобы, когда они выйдут из купели, принять их как дочь Божью или сына Божьего, а не как ребёнка, к которому ты привязан и чьи прихоти ты будешь исполнять. Ты отрёкся от них в день крещения и принимаешь их как послушание от Бога.
Также, когда мы сочетаемся браком и венчаемся в церкви, мы тоже проходим через это отречение, – понимая, что теперь брак наш – не только удовольствие друг от друга, а мы идём, взявшись за руки, как супруги, в одной упряжке, тянем тягло Божьего дела; на нас повешено ярмо, нам дали плуг, и Бог сказал: “Идите и пашите! Вдвоём легче, чем одному. Если один падёт – пусть пашет другой, но вы будете пахать и идти, пока Я не заберу вас. Это не ваше дело, а дело, вам порученное. Вы даны друг другу, чтобы не ослабеть в пути, чтобы вдвоём суметь сделать то, что нужно сделать.
И так каждую жизнь, перед Евхаристией или перед Елеосвящением, перед Священством, перед Крещением, Миропомазанием, браком – перед любым Таинством человек отрекается от мира, он ставит приоритетом любовь ко Христу. Он всем сердцем устремляется ко Христу, и у него отмирают все привязанности, – он их убивает, отсекает от себя – не для того, чтобы жить в своё удовольствие, а чтобы вернуться к этим людям, уже не имея пристрастия к ним, – а посвятив себя Христу и служа им ради Христа, как детям Божьим.
И тогда человек, имея в себе любовь к этим людям, может не отчаиваться, когда человек уходит на страну далече, может не гордиться, когда у человека успех, может не отчаиваться, когда человек не может ничего сделать, он не укоряет, не злословит, а воистину всему верит, на всё надеется, всё переносит, потому что в сердце у него живёт уже не простая человеческая привязанность, а живёт Христос со Своей любовью ко всем этим людям, к которым я послан. Аминь.
Автор: Константин Корепанов
Оператор: Сергей Комаров
Текстовая запись: Елена Плотникова.
Вернуться к списку