Проповедь священника Константина Корепанова.
Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Всё в этом мире не так, как кажется. Человек, когда живёт так, как ему приходится, как его научили обстоятельства жизни, фильмы, книги, родители, друзья, мир, – он живёт хорошо или плохо, но всё это — по законам этого мира. И вот, однажды он прочитывает Евангелие, слышит о Христе, Который был убит на Кресте и воскрес на третий день, или заглядывая в Евангелие и читая его, начинает в Христа верить. Он знает, что у него есть какие-то грехи, в них раскаивается, исповедует их на исповеди, кается перед Богом, – бывает, даже плачет. Хорошо, если это совпало с крещением: он крестится, говорит те слова, которые батюшка велит ему говорить и радостно (действительно радостно) причащается Тела и Крови Иисуса Христа. Он говорит: «Я полностью изменился: я перестал делать грехи, я стал ходить по воскресеньям в храм, – а раньше всё по кабакам да пикникам. Теперь я хожу в храм, я молюсь пощусь.» И человеку кажется, что он действительно изменился и стал христианином. Это настолько искреннее заблуждение, что как-то осудить человека не получится: он действительно думает, что он изменился. Он ходит в храм, причащается, исповедуется.
Однажды, лет через пять или семь, батюшка в очередной раз делает ему замечание, что не надо бы судить людей, – и впервые ему подумается: «Как это не надо? Это же невозможно – жить и не судить людей! Как же не судить, если они плохие?» Человек тогда впервые задумывается над тем, что батюшка (или Евангелие, или Христос) говорит что-то не то: невозможно жить и не судить. Или вот, скажет ему про кого-нибудь сестра-христианка, которой уже лет за семьдесят: «Простить уже бы надо его!» – да как же простить его, если он делает такие вещи непростительные!
И много чего другого случается, – но однажды, через какое-то количество лет, проведённых в Церкви, человек поймёт, что его мировоззрение с евангельским не совпадает совсем. То есть, во Христа-то он теперь верит, и грехов-то он не делает, – но того, что говорится в Евангелии, он не принимает никакой частью своего сердца. Если бы он остановился на этом и задумался над тем, что́, собственно, происходит, – он, может быть, понял бы, что всё в его жизни неправильно. Но он не останавливается и не задумывается над тем, что, вообще-то в мире сотни тысяч людей никогда не изменяли своим жёнам, никогда не были пьяными, никогда не пробовали наркотики, никогда не украли даже полушки, никогда не опаздывали на работу; никогда не предавали, не лгали и не делали никакого зла, в котором он раскаялся, когда узнал о Христе. Также и китайцы, индусы, африканцы и просто люди, не знающие Христа, никогда не делали того, что ты делаешь, и раскаяние в чём ты превознёс до небес и сказал: «Вот, я совершил подвиг обращения!» – Нет, ты просто стал нормальным честным человеком! При чём же тут Христос? Ты начал причащаться? Да, это хорошо. А где плоды твоего причащения? Ты ни внешне, ни внутренне, ни по чувствам, ни по мыслям не отличаешься от человека, который не причащается, и никогда не молился и не причащался. Что же сделало с тобой Евангелие? Что сделала с тобой Церковь, кроме того, что ты стал меньше уделять внимания своим друзьям, своей семье, – своей жене, своим детям, своим родителям, – стал более эгоистичным, более требовательным к другим, более раздражительным, более суровым? Почему так?
Но человек не даёт себе труда остановиться и подумать. Как сказано в одном из «Слов» Ефрема Сирина: он знает, он чувствует, что что-то в нём не то. Но он же, во-первых, всё-таки не оставляет Христа, и, во-вторых, он – не совсем же такой ослепший человек, – но он всегда находит извинения: «Но зато я хожу в храм, а они не ходят!» Но, если ты ходишь в храм, – значит, ты должен быть лучше, чем другие, глубже, чем другие, светлее, чем другие, добрее, чем другие. Ты должен отличаться от других, – так, по крайней мере, сказано в Евангелии. А ты не отличаешься. Всё не так, как кажется.
И вот это состояние, при котором человек протрезвляется и начинает понимать, что всё не так, как казалось ему, – это состояние называется покаянием.
Мы, конечно, привыкли, и совершенно неизвестно, почему, – ни в Писании, ни в Священном Предании такого нет, – но мы почему-то решили, что покаяние – это рассказ о своих грехах: вот, я пришёл в церковь, рассказал – это значит, я покаялся. Но нет. Во-первых, ты не всё рассказал. Если бы ты захотел рассказать всё о себе, о всех своих грехах, – наверное, для этого пришлось бы прожить всю твою жизнь; – ну, если тебе восемнадцать лет, то восемнадцать, – или пятнадцать лет, по крайней мере, – батюшка бы слушал, как ты рассказываешь о своих грехах. Потому что ты делал их бесконечное множество в течение дня, каждую секунду, только когда не спал; – когда спал, ты их сделал меньше – во сне же тоже всякие грехи происходят, обнажающие скверну твоей души, это процесс бесконечный.
Покаяние – не рассказ о своих грехах. Покаяние – это обращение к Богу. Это постоянный, целожизненный суд над самим собой для большего понимания христианства и большего исполнения христианства, – чтобы человек всё полнее и полнее понимал, что́ он должен делать, как он должен думать, что́ он должен чувствовать, – и пытался бы всё это осуществить в своей жизни. Но этим никто не занимается. Поэтому христиане не знают Христа, не идут ко Христу, не ищут Христа, не находят Христа, не живут со Христом. Они могут сказать единственное: Бог меня любит. И это – единственное, чем человек гордится; гордится по-настоящему, и по-хорошему, и по-плохому; и он не задумывается, что, вообще-то, Бог любит всех – и твоего соседа, который богохульствует, так что твой сосед мог бы немало рассказать о том, как спасал, помогал, защищал и вразумлял его Бог. И мусульманин, и китаец, и атеист, и коммунист, и житель Африки мог бы рассказать о том, как Бог послал ему оленя, или Бог спас от тигра, или от аварии; или он чуть не упал в водопад, но кто-то его вытащил оттуда. И человек, который встречал таких людей, вдруг осознаёт, что Бог, оказывается, помогает всем. У него возникает ступор, он не может понять: как это – всем? А я? Я же думал, что я – уникальный; мне помогает, меня любит. А, оказывается, любит каждого. И, когда человек не умеет думать, он говорит: так значит, – все спасутся! Все войдут в Царство Божие! Всё нормально! Бог любит всех!
Но в том-то и дело, что человек должен измениться. Не Бог, Который любил всех и любит всегда, – а человек должен измениться. И надо знать о том, что́ нужно изменять, как нужно изменять. Зачем сумасшедшие люди идут в монахи? Им что, делать нечего? Зачем? Что они хотят? Отказываются от радостей этой жизни, отказываются от комфорта, – идут, чтобы пережить, порой, страшнейшие скорби – во имя чего? Чтобы кому-то что-то доказать, или просто чтобы стать тем, кем должны быть? Или вот, семинаристы, ещё более сумасшедшие люди: в восемнадцать лет взять и оставить нормальную человеческую жизнь с компьютерами, девчонками, пикниками, кафешками, – ну, с обычной студенческой тусовкой, – пойти в семинарию, где надо чистить снег, драить подсвечники и каждый день ходить на службу… зачем? Для того, чтобы что-то случилось с ним, – чтобы он смог стоять у Престола и не сойти с ума к концу третьей службы. Зачем человек это делает?
Мы не задаём таких вопросов. Мы привыкли плыть по течению. Мы не стали теперь христианами, – ну и будем жить, как придётся. Покаяния не происходит, постоянного как бы излома самого себя – когда человек ломает сам себя через колено, сам себя закапывает в гроб, сам себя прибивает ко кресту, сдирает с себя кожу, чтобы совлечься греховного тела плоти, вылупиться из этого греха, из этого мира и постичь, что́ такое широта и глубина, и высота, и долгота.
Сегодня в Евангельском чтении говорятся совершенно безумные слова; – их полно, только мы не читаем Евангелие, – зачем? И так всё понятно. Мы знаем: Христос нас любит, – чего ещё надо? Евангельское повествование говорит: Христос сидит с учениками, проповедует. Приходит Мама, приходят братья сводные, говорят: «Ну вот, мы пришли, – позовите Его.» А Он не выходит. Горе-то какое: к Маме не выходит! К Той, Которая здесь на иконе изображена, – не выходит! Даже если бы Она простой женщиной была, – почему не выйти-то? Ведь любой сын должен почтить свою мать и выйти к ней! Даже если она обыкновенная женщина, – ведь так нас учат в школе! Так учит нас русская литература, английская, греческая, – какая угодно, – поэзия, музыка учат нас тому, что надо чтить свою мать, – и выбежать, когда она пришла к тебе.
А Он не вышел. Даже к такой, Которую мы изображаем на иконе, не вышел. Ну ладно там, братья сводные, – не ахти какая ценность, – но к Матери-то Он должен был выйти!
Что бы было, если бы Он вышел? Все бы начали Его уважать: Смотрите, как Он любит Свою Мать! Смотрите, как Он уважительно относится к Ней! И Маму бы стали уважать: вот какого Сына воспитала! Молодец, может гордиться! Сколько за Ним народа ходит! – И братья бы с сёстрами приосанились – а что бы не приосаниться: живут они, как простые люди. Ну уважь людей, – выйди, скажи, что их знаешь – их начнут уважать, – и кто-то денег даст, кто-то накормит, кто-то приютит: они не простые люди, они – братья и сёстры вот какого учителя! И к Тебе будут относиться по-другому: Ты же – нормальный человек, – нормальный! Потому что у нормального человека есть нормальная мама, есть нормальная семья, и он нормально уважает эту нормальную маму, всячески демонстрирует свою покорность ей и уважение, – и это признаётся всем миром. Это так живёт мир, это нормально для мира.
А для Христа это – не нормально: ну и что, что мать? Ну и что, что отец? Ну и что, что братья? Ну и что, что друг? Вот тот, кто чтит волю Бога, тот – мать, тот – брат, тот – сестра. Вы вообще задумывались, почему в Церкви принято называть друг друга братьями и сёстрами? А потому что здесь собрались те, для которых воля Божья является единственным основанием их жизни.
Правда? То есть, для всех нас, кто сюда пришёл, воля Божия – это единственное, – да? Мы только думаем, – едим ли, спим ли, молимся ли, читаем ли, идём ли на работу, – как бы нам исполнить волю Божью? Не думаем. С чего же мы тогда братья и сёстры? Мы обыкновенные мужчины и женщины, пришедшие сюда – почему?
Потому что здесь объединяются единомышленники, – но то же самое – в партии.
Потому что здесь люди, которые мне нравятся, – так то же самое – в английском клубе.
Потому что здесь есть те люди, которых я знаю, – но так это на любой тусовке.
Чем мы отличаемся от всякого другого собрания людей в этом мире? Только тем, что для нас воля Божья должна была бы быть единственным основанием нашей жизни. Тогда бы мы искренне называли бы и чувствовали: это мой брат. Это брат мой, потому что для него Бог – Отец, и он Его слушает, а не просто потому что он произносит молитву «Отче наш», при этом лупя мух на стенке, или записывая что-то в телефонную книгу.
Понимаете? Нам говорят: «Изменитесь! Вы должны принять волю Божью как единственное основание своей жизни, и те, кто делает так же, – вам брат, и сестра, и мать.»
Кого мы чтим? Святых отцов? Нет. В лучшем случае, мы их читаем, споря с ними на каждой странице. А читаем мы других отцов, для которых воля Божья вовсе не была основанием жизни, – но зато они нам ближе, роднее: они чувствуют, как мы переживаем. Мы их очень любим, они нам очень нравятся. А вот отцы, которые составили основы веры – не очень нравятся: жестковаты, холодноваты, беспощадны. Мы, когда потом придём на Суд, всё это узнаем. Мы тогда услышим те слова, которые сказал Христос: «Не всякий, говорящий Мне: Господи, Господи, – войдёт в дом Отца Моего, – а творящий волю Его».
Это – единственное, для чего мы пришли в Церковь, единственное!
Но Бог же нас любит! Да, – и что? Он и татарина любит, и башкира, и араба, и африканца, и американского президента, и даже (о, ужас!) украинского тоже. Он любит всех людей в этом мире: и насилуемых, и насильников, и убийц, и убитых, и воров, и ограбленных, и наркоманов, и ограбленных ими бабушек. Он всех любит. Так что говорить, что Бог всех любит, это – не говорить ничего. Эти слова – вообще ни о чём. Ибо спасение заключается в том, чтобы мне полюбить Бога, – мне, ибо я Его не люблю. И только когда я понимаю, что это я должен полюбить Бога, – я , и что, если я Его не полюблю, я не спасусь! Хоть Он и есть Любовь, – я должен вместить Его любовь, и на эту Его Любовь ответить; я должен пережить любовь к Нему в поступке, в котором я отрекаюсь от себя самого в жизни. Не в чувствах, не в эмоциях, не в слезах, – а когда я наступаю на горло своему хотению, и, вместо того, чтобы сказать: «Боюсь» – иду и делаю, не хочу – а иду и делаю; не могу – а иду и делаю.
Я хочу жить на Мальдивах, – но живу на Диксоне; я хочу иметь мужа богатого, красивого, честного, но у меня он – пьяница, – бедный, безработный пьяница, – какого дал Бог. Мало ли, что я хочу, – Бог дал, чтобы любила этого. Я хочу, чтобы у меня родился здоровый ребёнок, – а рождается больной, потому что так Бог велит. И мы всё время ищем, как бы нам было комфортнее, как бы нам было удобнее, – как бы была моя воля: «Мне он не нравится, я разведусь!» «Что-то у меня сын загулял, – надоело уже!» «Что-то у меня жена не слушается; я, пожалуй, уйду от неё!» «Что-то меня работа достала, – в монастырь пойду». «Что-то меня монастырь достал, – поеду на Кипр.»
Мы всё выбираем свою волю, и потому с нами ничего не происходит. Произойдёт с нами только тогда, когда мы понимаем, что не я, – «не как я хочу, Господи, а как Ты хочешь». Мне это очень не нравится, но я делаю так, как Ты хочешь. Я ничего при этом не чувствую, я ничего не понимаю. Я просто знаю, что Ты этого хочешь, и я пойду и сделаю, — пусть мне будет хуже. Пусть я умру, но я буду делать то, что́ Ты хочешь.»
И вот тогда все люди, которые делают так же, будут моими братьями и сёстрами. Будут они для меня родными людьми, потому что нас объединяет благодать Святого Духа.
Не тот брат и сестра, который так называется, – а тот, который творит волю Божью. И мы здесь в церкви собрались, – мы ещё не братья и не сёстры, – мы хотим стать семьёй Божьей, хотим стать братьями и сёстрами. Поэтому главнейшая наша цель – себя самих вести по пути воли Божьей. И брата и сестру падающих вдохновлять, поднимать; если потребуется – нести на себе: «Пойдём, мы должны дойти, нам надо идти, – только на этом пути мы найдём Отца, только на этом пути мы станем близкими. Не на тусовке совместной, не в радости совместной, – а когда мы поддерживаем друг друга на пути исполнения воли Божьей. Пойдём, так надо! Давай, я тебя понесу! Давай, я тебе помогу! Не бойся, мы дойдём.»
На иконе «40 Мучеников Севастийских» все сгрудились поближе друг к другу, чтобы слабые не рухнули, чтобы самые немощные не замёрзли. Поддерживая и утешая, уговаривая, подбадривая, согревая чем можно, друг друга, они дотерпели – и, как единый полк, как единое целое, они пошли к Богу. Это – образец общины, образец братства.
И мы только тогда будем подлинной общиной Христовой, когда для каждого человека единственным желанием будет: «Господи! Как мне исполнить Твою волю?» – как мы это и говорим в молитве «Отче наш»: «Отче! Да будет воля Твоя, как на небе, так и на земле.» Аминь.
Видеозапись сделана в ночь с первого на второе сентября 2023 года на Божественной литургии, которая по традиции состоялась в Верхней Пышме в крестильном храме святителя Стефана Великопермского.
Автор: Константин Корепанов
Текстовая запись: Елена Плотникова
Этой проповедью мы открываем новый сезон (2023-2024) лекций и проповедей священника Константина Корепанова, создаем новые плейлисты (тут на нашем канале в YouTube и в нашей группе в ВК https://vk.com/korepanov_site ).
Вернуться к списку