Вернуться к списку

Бог пришел не судить мир, а спасти. Проповедь о. Константина Корепанова (31.10.2024)

Бог пришел не судить мир, а спасти. Проповедь священника Константина Корепанова на Божественной литургии в Свято-Троицком кафедральном соборе Екатеринбурга в четверг 19-й седмицы по Пятидесятнице. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Сегодня вы слышали повествование Евангельское, в котором говорится о том, что Иисус со Своими учениками проходил через одно самарийское селение. Поскольку у Него был вполне себе традиционный вид, то самаряне поняли, что Он не только иудей, но и то, что Он идет на поклонение в Иерусалим, в храм Господень. И поэтому, когда ученики Иисуса попросили разрешения остановиться здесь на ночлег, жители села не дали им этого ночлега. И вот, апостолы, видя такое жестокосердие, видя такое пренебрежение и к ним, и, главное, к их Учителю, стали молить Господа, чтобы Он сделал что-нибудь в назидание этому городу, – ну, к примеру, чтобы свёл огонь с неба, или там крошечное землетрясение устроил, или болезнь послал, – чтобы люди сразу поняли, как они виноваты, как они неправильно поступили и со слезами бы пришли просить прощения у Господа. То есть, в общем-то, у них была нормальная такая, здоровая христианская реакция на негостеприимство, – нормальная, здоровая реакция всякого нынешнего верующего человека на то, что «меня, такого верующего, благочестивого, света земли и соли мира, никто не хочет уважать». Каждый хочет, чтобы его уважали. Христиане хотят, чтобы их уважали, потому что они христиане. И поэтому нам очень понятны мысли апостолов, очень понятны их чувства. Мы бы, несомненно, чувствовали и говорили то же самое. Но Христос говорит в ответ нечто совершенно неожиданное: «Вы не знаете, какого вы духа. Я пришел не губить людей, Я пришел их спасать, а вы Мне предлагаете убить души человеческие. Даже если они не погибнут все, но вот так Я устрою, что огонь сойдет, но никто не сгорит, – то ведь они придут ко Мне кланяться из страха. А Я не хочу, чтобы Мне поклонялись из страха. Я не хочу, чтобы люди боялись Меня, – вот что главное. Мы никак этого понять не можем. Понятно, что мы не понимаем, как это – не наказать грешника. Он же заслуживает наказания – ну заслуживает же грешник наказания! Ну как, ну что тут непонятного-то? Надо его наказать, – говорит любой верующий человек. Что самое смешное в этой ситуации – что он только что сам стоял на исповеди и себя тоже как бы считал грешником. Но тут он об этом забыл, видя, что мир наполнен грешниками гораздо худшими, по его мнению, чем он сам, и требует, чтобы этого таксиста, который его не посадил в машину, или этого дальнобойщика, который окатил его потоком из лужи, или этого пьяного человека, который его обматерил, или еще кого-то, – чтобы Бог их наказал. Но это невозможно. Тогда надо наказывать всех. И, как мы сейчас только что говорили, – «от них же первый – я», – то есть, если наказывать этот грешный мир, то начинать наказание нужно с меня. Потом – все остальные христиане, а потом все остальные неверующие люди. Потому что мы больше грешники, чем все остальные люди, ибо кому больше дано, с того больше и спросится. И мы должны поступать по вере и быть светильниками для людей, а мы не можем светить не только людям, – мы не можем светить даже самим себе. Мы сами сидим во тьме, и семья наша сидит во тьме, не получая от нас ни утешения, ни ободрения, ни молитвы даже духовной в наших скорбях и напастях. Мы даже самих себя утешить не можем, не говоря о том, чтобы утешить близких, живущих с нами под одной крышей. Не можем, – у нас нет для этого сердечного тепла, у нас для этого нет мысли, – а всё считаем, что Бог должен кого-то наказать. Хотя, если надо наказывать кого-то, то нас – первых. Но дело даже не в этом; это понятно, – мы все такие; с самых первых шагов Христа на земле, как мы видим, – мы, в лице апостолов, потом в лице других учеников Христа, – мы все трепещем от гнева и требуем, чтобы Бог непременно расправился с грешниками. Это знакомое настроение. Но мы никак не можем понять, что весь смысл христианства, всё явление Христа в том, чтобы люди Его не боялись. Потому Он висит, распятый на Кресте перед глазами каждого верующего, чтобы человек перестал Его бояться. Мы боялись Его и до того, как Он пришел на землю. И до того мы боялись и думали: «Ну вот Этот-то Господь точно нас накажет за наши грехи. А если накажет, лучше я спрячусь от Него, ну хотя бы до Страшного Суда спрячусь где-нибудь, схоронюсь тихонечко, делая грех, – ну не явно, конечно, (страшно делать явно), но хотя бы там, в глубине души, – авось не заметит Он. А то ведь придёт – и шандарахнет. Ну куда-нибудь спрятаться как-нибудь, ну откупиться бы от Него деньгами, жертву какую-нибудь принести… Ну что Ты пристал ко мне? Ну что Ты от меня требуешь, чтобы я был хорошим? Ну не могу я быть хорошим, отвяжись, уйди! Больно мне с Тобой, тошно мне с Тобой жить, потому что Ты такой страшный, и я Тебя боюсь!

Так говорили люди, за исключением некоторой горсточки святых людей, пророков, которые иначе знали Бога. А все остальные – трепетали и боялись; надеялись нагрешиться в этой жизни, понимая, что потом ничего хорошего их больше не ждет. Один раз живём – надо хоть немножко хлебнуть радости, удовольствий, потому что потом-то что? Ад, и всё.
Но Он пришел на землю, чтобы Его не боялись. Он стал слабым и немощным. Не в царских палатах родился (всё-таки царей – боятся), не вельможей каким-нибудь богатым (их тоже боятся), не каким-нибудь священником или архиереем, которых тоже ведь боятся. Он родился просто маленьким, хрупким человеком, таким же, как все, чтобы люди не боялись подойти.
Они и подходят – толпами, как сегодня сказано, ходят за ним и нагло, дерзко требуют, чтобы Он исцелял их или их родственников. Настолько они не боятся, что даже не просят, а просто требуют; а кто-то хочет Его убить, а кто-то хочет Его побить, а кто-то – оклеветать. Делают всё то, что делаем мы с теми, кого презираем, кого не боимся, кто, с нашей точки зрения, совершенно беззащитный человек. Он и стал таким беззащитным. Даже ученики, которые строят из себя благоговейнейших учеников, постоянно ему делают замечания, постоянно что-то ему говорят, постоянно чем-то недовольны, что-то требуют, на что-то претендуют. «О, род лукавый и прелюбодейный! Доколе буду с вами, доколе терплю вас?» – говорит Христос, – но продолжает идти и терпеть. Даже ближайшие ученики не могут верить Ему, потому что они боятся. Он же – совершенно не страшный, совершенно обыкновенный. При Нём можно поспать, хотя Он говорит, что это последний Его день с ними, Его последние часы. Ну и что? Ничего страшного, – поспим немного. Это при царе не заснешь, при Боге не заснешь, – а при этом убогом, ну, чего бы не поспать-то, коли ночь? Коли немощно тело человеческое? Он же ведь не накажет, он же ничегошеньки не сделает мне! И это бесстрашие апостолы. И есть то искомое, что так хотелось Богу: чтобы люди из-под кустов своих, куда они спрятались, вышли, чтобы они перестали Его бояться и вспомнили, что Бог – для того, чтобы Его любить. А если они Его полюбят, то, может быть, начнут доверять. А если будут доверять, – может, начнут слушаться, но не из-за страха (так-то тоже можно слушаться, – но это не работает). А слушаться из-за того, что доверяют, из-за того, что любят Его.
Вот такой момент. Такое вот ощущение, такой эффект хотел Он вызвать в сердцах человеческих, когда стал Человеком, когда был беспомощным, когда висел на этом знаменитом Древе, и висит перед нашими глазами до сих пор, – чтобы мы содрогнулись от Его беспомощности и прибежали, и попросили, зная, что Этот-то точно не накажет. Этот-то точно не проклянёт. Этот точно не отвернётся, потому что что эти окровавленные ладони, – это объятия, которые Он раскрыл для нас, чтобы нас принять. И Он принимает всякое, как мы сегодня в том же отрывке Евангельском слышали: кто бы ни пришел, тот, кто не против вас, тот за вас. И эти объятия, безусловно открываются для каждого.
Но, побывав в этих объятиях, нельзя вернуться в мир и быть немилосердным, и быть жестоким, и быть страшным. Нельзя. Не получится, – иначе эти объятия больше для нас никогда не раскроются. Он не судит нас за наши грехи. Но, даруя нам Свою любовь, безусловную, бесконечную любовь, Он желает, чтобы мы этой любовью делились, чтобы мы так же, как Он, поступали в этом мире со всеми окружающими людьми: принимали, утешали, вдохновляли, умирали за них, – за тех, кому нужна наша любовь. Другого христианства нет. Оно очень простое. И очень, в общем-то, легкое христианство, потому что оно не требует от человека совершенства. Оно не требует от человека совершенства безукоризненного. Оно не требует, чтобы человек стал подобен ангелу. Оно только требует, чтобы человек стал подобен своему Богу в любви, – напитавшись Его любовью, шел бы и любил. Если нет сил, – просил, причащался, просил, причащался – и снова просил и причащался, пока не напьется этой любви, не напитается ею, чтобы были силы делиться ею с другими, – чтобы жалеть и утешать, вдохновлять, молиться за других и умирать за них.
Все просто. Просто наши акценты – фарисейские. Господи, насколько я праведный перед Тобой?»
Нисколько. Твой муж доволен тобой? Твои дети довольны тобой? Твоя мама благодарит Бога за тебя? Молодец, молодец. Иди, Я тебя еще обниму, еще дам тебе силы, ибо у тебя еще много соседей и друзей обездоленных, плачущих, несчастных. Приходи, Я дам тебе любви на них.
Но если муж твой недоволен, если жена твоя недовольна, если родители плачут из-за тебя, а дети прячутся под кровать, когда ты заходишь домой, то ты никакой не христианин. Ты ничего христианского в себе не несешь. Ты никого обнять-то не можешь. Ты никого облить слезами не можешь. Ты не можешь радоваться с радующимся и не можешь плакать с плачущим. Ты не можешь утешить сироту и не можешь обнять вдову. Ты никакой не христианин, ты просто обыкновенный фарисей, который кичится тем, что он что-то там сделал хорошее. Обратитесь, обратитесь к раскрытым объятиям Христа, побывайте в них, утоните, напитайтесь в них Его любовью, а потом идите и делитесь тем, что́ вкусили в этих любящих объятиях нашего Бога. Аминь.

Вернуться к списку