Беседа отца Константина Корепанова со своими прихожанами, состоявшаяся во время паломнической поездки в поселок Староуткинск 30 июня 2019 года.
Есть текстовая запись этой беседы. Скачать её можно по этой ссылке: https://disk.yandex.ru/i/YgZgwD86683BIg
«Прочитаю маленький отрывок вам из Симеона Нового Богослова, как раз к постному нашему деланию:
«Итак, кто совершает посты, молитвы и милостыни (ибо при посредстве этих трех соделывается у христиан спасение), пусть не смотрит на дни своего пощения, ни на труд своего бдения или молитвы, ни на количество милостыни, не смотрит то есть на то, как много раздал на милостыню, или как долго он не спал или стоял на молитве, или сколько дней он пропостился, а о том только одном помышляет, принято ли все сие Богом. Если принято, то будет послана ему и Божественная благодать, а когда получит благодать Божию, то найдет себя сокрушенным, смиренным, себе внимающим, умиленным и кающимся о всех худых делах, какие он наделал прежде. И тогда – посредством такого устроения внутри, познает он, как велика немощь его и как непотребны и срамны грехи его, сознавая, что одним неразумным животным они свойственны, душе же разумной непристойны и далеки от человека, имеющего ведение. Такова первая благодать и первое просвещение, подаваемое душе от Бога!»
Он говорит (преподобный Симеон), что есть три делания, которые имеют ключевое значение для жизни христианина – это пост, молитва и милостыня. Вот три кита, три дела, на которых вырастает духовная христианская жизнь человека. Без этого нет ничего; нет никакого христианства. Понятно, что его нет без молитвы; понятно, что его нет без милостыни, потому что Христос заповедал миловать людей; и понятно, что его нет без поста, ибо те, которые христовы, суть плоть свою распяли со страстьми и похотьми. Вот три делания, но человек не может вообще ничего достичь, если он не будет делать эти три вещи: пост, молитва и милостыня. Но если он их делает, он должен смотреть ни на то, что он делает: ни на то, сколько он дал, ни на то, сколько он молился: час, два, три; пять он акафистов прочитал или две молитвы прочитал – это не имеет значения. Количество не имеет значения никакого. Ни количество милостыни, ни количество поста, ни количество молитв не имеет значения; не их огромное количество, не их малое количество. Вообще, количество значения не имеет. Но человек должен на то смотреть: то, что он сделал, Бог это принял или не принял. Вот вы приехали сюда, вы предприняли очень тяжелый труд: вы проехали расстояние, вы вырвали себя их привычной среды, вы оказались в условиях не очень комфортных,- это очень далеко от вашего привычного диванчика, на котором вы привыкли почивать,- и к этому еще добавляется служба достаточно долгая, три часа почти она шла, которая была в душном помещении, сейчас сидите – короче, труда вашего достаточно. Ну и что. Важно посмотреть: эти ваши труды, эти ваши усилия Бог принял или не принял. Если Он принял – хорошо. А если не принял, — какая разница, что вы проехали двести шестьдесят километров, — это не имеет значения. Вы можете проехать пятьсот километров, можете пойти в соседний храм и получить тоже самое. Вам важно: Бог принял это или не принял. Вот на это человек должен посмотреть. Все, что он сделает, нужно понять: Богу угодно это или не угодно, Ему нравится то, что я делаю или не нравится. Может я поехал в Староуткинск, а Он хотел, чтоб я был в соседнем храме; я поехал в институт, чтобы учиться, а Он хотел, чтобы я сидел с мамой; может Он хочет, чтобы я сидела с мужем, а я поехала в Санкт-Петербург к Иоанну Кронштадтскому, — надо ж понять, что Бог от меня принимает. Серафим Саровский в своей беседе с Мотовиловым об этом говорит: «Что принимает Бог, то и надо делать». Если не принимает – бессмысленно.
А как узнать: принял, не принял? Если у меня нимб светится, — это принял или не принял? А если у меня слезы бегут? Как узнать: принял или не принял? Может у меня бабочки в животе. Это как считать: благодать или кушать хочется? И он пишет: «Если принято, то будет послана ему и Божественная благодать, а когда человек получит благодать Божию, то найдет себя сокрушенным, смиренным, себе внимающим, умиленным и кающимся о всех худых делах, какие наделал прежде». То есть если действительно принято наше служение, то мы сознаем, что мы самые плохие, самые несчастные, самые убогие люди среди всех людей; что мы ужасно оскорбили Бога, ужасно осквернили свою плоть, свою душу; что мы вели себя, как скоты бессмысленные; что любой идиот в дурдоме лучше нас, потому что хотя он ничего не понимает, но он лучше, а мы понимаем и делаем то, что он в самом страшном состоянии никогда не сделает. И нам становится безумно стыдно смотреть людям в глаза, поднимать взгляд на иконы, потому что мы сознаем на сколько мы испорчены…
И мы приходим и говорим: «Боже ж Ты мой, это что я 15 лет в церковь-то ходил, а? Зачем я ходил в церковь? За 15 лет только хуже стал.» На самом деле – это не хуже, а человек, наконец, видит, какой он есть. А если он видит, какой он есть – значит благодать, значит его дело, которое он сейчас делает, принято Богом. Он то делает, что надо. А если человек делает и думает: «Ну вот, ни дурак какой-то все-таки, что-то могу, что-то умею; не то, что там эти сидят ничего не понимают и не делают; а я вроде как могу. Вон я сколько сегодня помолился-то, а! А мне говорили: не можешь три часа молиться, — а я могу. Я докажу: если захочу – и четыре помолюсь. Да, правду говорил батюшка, что молитва – это хорошее дело. Аж силы чувствуются: сейчас готов горы свернуть». А кончится все плохо, потому что благодати в этом нет. Это как раз в человеке нарастает самомнение.
Вот человек идет в храм. Идет он, идет и по дороге думает: «Все-таки, молодец я, молодец. Мне говорили: кино смотри. Да нет, храм лучше. Пусть эти ненормальные безбожники ходят кино смотрят. А я, все-таки, разумный человек, — пойду в храм. Слава Тебе, Господи, что я иду в храм, а не в ресторан. Пойду-ка я помолюсь от всей души и утру всем нос.» Человек идет в храм. Принимает Бог это дело? Не принимает. Он что-то делает не так или не то. Если он еще, паче того, из храма будет выходить с такими мыслями – он зря потерял два с половиной часа. Но он-то думает, что он жертву Богу принес.
И большинство людей, большинство христиан так и живет. Вот они сходили на волонтерское движение; вот они поухаживали за бабушкой, выходят и говорят: «Слава Тебе, Господи, что я не такой, как все. Все-таки молодец, если честно сказать; даже если в зеркало посмотреть, нимба, конечно, нет. Но если я так буду трудиться дальше, то просвещусь.» Человек не то делает или не так делает. Он должен выходить от своего подопечного с мыслью, что он плохой человек, гораздо хуже, чем эта женщина, которая его сейчас обматерила, потому что он ее не любит, потому что он лицемерит. Потому что он никогда бы не вынес той боли, какую она выносит. Но он выходит самодовольный, светясь просто от самодовольства. И так любое дело: молитва, благотворительность, крестный ход – что угодно. Важно с каким настроением мы это совершаем. Принято это или нет. Если принято, то мы сознаем себя хуже, чем были до этого дела, потому что лучше видим свои грехи; нам вспоминается наше прошлое ничтожество, и мы плачем об этом ничтожестве – значит принял Бог наш подвиг.
Дальше он пишет:
«Пришедши в такое чувство и познавши, что таковы именно грехи ее, душа начинает ненавидеть их и отвращаться от них, как от вещей, достойных всякой ненависти и отвращения. И се настоящий путь спасения! А кто не знает себя и не чувствует, в каком бедном находится он состоянии, у того попусту пропадут посты и милостыни, какие он совершает. Ибо жертва, Богу приятная, есть только дух сокрушен, и только за такую жертву подается отпущение грехов, как для такой жертвы бывает и пост, и молитва, и милостыня. Вот подлинное таинство христианской жизни.»
То есть только тогда, когда мы обретаем в себе сокрушенное сердце, только тогда мы и являемся, собственно, христианами. Вот как должен поступать всякий христианин: посты, и молитвы, и милостыня, и произвольная нищета, и спание на голой земле и все другое – что ни делает человек, должен делать для того, чтобы сдружиться с Богом. Если же все это не ведет его к этому сдружению, то какая от этого польза. Понимаете? И это, по крайней мере для меня, вроде простые слова. На столько, казалось бы, очевидно, но на самом деле, если вы посмотрите на свое сердце или вокруг себя, вы поймете, как мало людей ТАК воспринимают христианство. Наоборот, они как раз заботятся о том, чтобы выделиться, показать, доказать свою праведность, показать свои успехи, доказать, что они что-то могут, что они чего-то достигли, что они не такие, как эти и уж точно не такие, как те. Если мы видим недостаток другого человека, вот видим. Ну, очевидно же, что человек стоит на службе и – бах, заснул. Ну, очевидно же, что он неправильно себя ведет. Что я должен сделать? Конечно, я должен подойти и разбудить: «Брат (или сестра), ну не хорошо ж, храпишь ведь, а?» А потом отойду и думаю: «Ну, вот – я не равнодушный человек: брату своему помог – разбудил.» А в сущности, если бы мы были действительно такие, какие должны быть, мы бы и не заметили кто спит. Если бы все вокруг нас храпели, нам бы не было дела до этого, потому что мы-то сами сейчас в аду сгорим: так пронизывает нас этот стыд, за некогда совершенные грехи. А мы все видим, замечаем: вот ему надо помочь, ей надо помочь, — не понимают, что делают, — надо вразумить, надо научить, надо показать, надо объяснить. Ух, сколько вокруг меня людей, которым нужна моя помощь.
Само это внутреннее состояние направляет человека во вне. То есть, я все вижу. Я не в себе, я во вне: кого бы научить. «Эх, какое мне доброе дело сделать? Пойду разбужу, кто спит». Мультик такой был советский про лося. Он говорит зайцу: «Заяц, я посплю полчаса. Разбуди меня через полчаса». Мне иногда православные этого зайца напоминают. Они мертвого поднимут своим доброделанием. Потому что они не чуткие; они так стараются всех спасти, что о себе совсем не думают. Говорят: «Какая разница, бог с моей душой, не важно. Мне бы лишь бы они были здоровые, счастливые, радостные и правильно себя вели.
Привозят бабушке внука. Ладно внука,- внучатого племянника двоюродной тетки. Привозят просят: «Посиди с ним пять минут, я до магазина сбегаю.» Она говорит: «Ну, все. Он больше никогда не увидит православного человека в жизни. У меня пять минут, чтоб научить его всем основам веры. Если я сейчас этого не сделаю, душа его погибнет. Я должна это сделать. Слушай, садись, я буду тебе объяснять… Запомнил? Выучил? Понял, как себя вести? Повтори… Пять минут прошло. Жалко. Было б десять, я бы большему научила.» Ребенок в ужасе выбегает, говорит: «Тетя, больше меня к ней не води. Там ужас какой-то.» За пять минут человека напугали. Почему? А потому что мы все во вне. А это значит, у нас не правильная установка; не правильное настроение у нас. Мы думаем о том, как спасти других. Если бы действительно наша жизнь была принята Богом, мы бы думали о том, что мы грешные. А грешный человек не хочет никого учить. Зачем ему? «Да ладно, пусть сами как-нибудь. Меня ж Господь как-то вразумляет, да их как-нибудь вразумит. Но в любом случае, они ж лучше меня. Кого я буду учить? Некого. Меня б самого кто-нибудь научил.»
Мы должны все сделать в нашей жизни для того, чтоб постоянно себя этим проверять: как я сейчас себя чувствую; мне действительно стыдно за свои грехи? Да, мы пошли на работу, поругались с начальником, поругались с коллегами, решили какие-то проблемы, пришли с работы; вернулись в свою квартирку, в свою комнатку. Что вы чувствуете? Вы чувствуете стыд за прожитый день или самодовольство? Если вы чувствуете стыд, вы делаете то, что должны делать, вы на своем месте. Если вы чувствуете самодовольство, вы точно делаете все не так, вы не на своем месте. Свое место всегда учит смирению, сокрушению и меняет все в нашей жизни. Вот этим критерием руководствуясь, вы постепенно научитесь делать то, что Бог от вас хочет.
Вернуться к списку